Редакция «Прочтения» обратилась к своим авторам и героям с небольшой анкетой:
- Как вы считаете, христианская цивилизация скоро погибнет под «валом ислама», сохранит свою силу или останется лишь в резервациях?
- Стоит ли, защищаясь от агрессивной исламизации, уповать на светские законы или надо делать упор на возрождение Христианской Церкви?
- Или жизнь важнее религий? Коль скоро мир постепенно становится мусульманским, не следует ли принять ислам и уже изнутри стараться делать его толерантнее?
Павел Крусанов, Петербург
1. Кризис зачастую идет на пользу угодившему в него. Ислам давит не потому, что внезапно окреп, а потому, что чрезвычайно ослабло христианство. Кризис сидит внутри него, как изнуряющая организм бацилла. Однако, переболев краснухой, организм выходит из немощи окрепшим, так как исподволь обрел к краснухе иммунитет. Сегодня христианство ослаблено господствующей идеологией потребления и стяжания, поскольку душа потребителя — по природе своей язычница. Христианам запрещено заниматься ростовщичеством, а между тем банковская система, построенная на передовых кредитных схемах, теперь — гордость «цивилизованного» христианского мира. Если христианство выработает иммунитет к бацилле потребления, оно обретет незыблемость. Испытывая гонения, впадая в ничтожество, уходя в катакомбы, религия очищается и закаляется. И расцветает, когда общество начинает исповедовать идеологию служения и жертвенности.
2. Цель человеческой жизни — спасение души. Идеальное государство должно строиться по законам, которые максимально способствуют реализации этой цели. Поскольку христианский мир покоится в лоне христианской традиции, то законы государства в этом мире должны основываться на Божьих заповедях. Это раз. И два — индивидуальный рецепт: если тебя страшит исламизация — воцерковляйся. А если не желаешь — не ной по поводу своих страхов. Свято место пусто не бывает — в обезлюдевших храмах расстелют коврики магометане и окрестные жители выкинут свои будильники, которые заменит им призыв муэдзина.
3. Бесовские речи ведете, товарищ, да хранит вас Аллах, если, конечно, Христос не будет против.
Андрей Степанов, Петербург
1. Никакой христианской цивилизации давно нет, есть музеи с крестами на крышах и нянюшкины сказки в глубинах душ. А веры нет ни у кого, даже у попов, потому что вера жива до тех пор, пока руководит поступками. Вы можете представить себе батюшку (пастора, кюре), который, как встарь, идет в поле просить у Бога дождя и при этом берет с собой зонтик? Зато вообразить такого муллу — проще простого. Речь идет не о войне христианства и ислама, а о противостоянии людей, у которых давно нет ничего святого (правила морали не в счет), — людям, у которых есть только святое. При сохранении нынешних условий победа будет, конечно, за исламистами. А как скоро и каким путем — откуда мне знать? Ну, скажем, как у Е. Чудиновой в романе «Мечеть Парижской Богоматери»: через 40 лет, путем введения шариата в Европе большинством голосов. Последующая участь неверных прописана в Коране, и будет она горька: заставят гной гассяк кушать уже на Земле. Правда, все эти предсказания — всего лишь линейное прогнозирование, которое еще ни разу в истории не совпало с реальностью. На самом деле мы не можем знать, что случится даже завтра.
2. Никто из членов Христианской Церкви воевать за веру уже никогда не пойдет, и на сильный приток оглашенных в постиндустриальном веке надеяться глупо. «Уповать» же на светские законы — значит решиться на свертывание европейской демократии: не пускать понаехавших и потихоньку прижимать толерантность. При сильном противостоянии в обществе это быстро приведет к диктатуре. Не хотелось бы. Надежды, связанные с экономической победой, — дескать, нефтяные фонтаны в арабских странах рано или поздно иссякнут, золотые унитазы продадут за долги, вот тогда посмотрим, кто кого, — тоже несостоятельны. Агрессия идет не от шейхов, они и так сговорчивы, а от народа простого и нищего, которого меньше не станет. В общем, в глобальной перспективе, кроме китайцев, действительно надеяться не на кого. А если Азия нам не поможет, то остается вступить в сговор с шайтанами, гулями, ифритами и джиннами как последними союзниками Запада.
3. Упаси Аллах! Такие штуки проходят только с беззубыми, одряхлевшими тоталитарными режимами, но никак не с агрессивной силой на подъеме. Я думаю, что такой «агент», засланный в исламский мир, через год-другой забудет о своей миссии, обзаведется женами и детьми и станет правовернее своего имама. Дети его вполне могут оказаться фундаменталистами, а внуки — террористами. Реальной перспективы тут нет. Но вообще Штирлиц в совете муфтиев — хороший литературный сюжет.
Владимир Лорченков, Кишинев
1. Мне кажется, что в этом вопросе лет 10-20 как все напутали. Буду распутывать на свое усмотрение. Отвечу только на первый вопрос, так как правильный и исчерпывающий ответ на него предполагает, что других вопросов больше не возникнет.
Во-первых, христианская цивилизация всегда была сильнее исламской.
Для этого достаточно выйти из инета, переполненного коллективной истерикой националистов, и почитать учебник истории. Европа делала мусульман и так и этак. За очень редкими исключениями на короткий период (Испания — мавры, Балканы — Османская империя). Европейцы, а не мусульмане захватили три четверти мира. Европейцы, а не мусульмане колонизировали Африку, Америки и Австралию и отпочковали туда свою цивилизацию. Европейцы, а не мусульмане создали ТНК и управляют миром. Это европейцы и их детища — «золотой миллиард». Эксплуатация мира белыми продолжается.
Во-вторых, христианская цивилизация не умерла.
Ислама боится только Европа в лице интеллектуалов. Боится не потому, что мусульмане верят в Аллаха, а европейцы — в Бога и вот Аллах в этом веке как-то прибавил. Европа интеллектуалов боится мусульман, потому что те ВЕРЯТ. Когда ты веришь, умирать легче и многие вещи потому — проще.
Европа интеллектуалов не верит ни во что. Это не страшно. Они дегенераты и вырожденцы. Я видел одного такого в «Культуре» по «Евроньюс». Мудак лет 60, с лыжной почему-то шапочкой на голове, говорил, что бабушка его родом из Одессы, вино он пьет французское, а паштет жрет польский, сам он итальянец, поэтому тырыпыры. Потом он… запел. «Калинку», кажется. После чего сказал: «Мы все одна семья». Этот фрик — собирательный образ европейских «интеллектуалов». Таких сейчас выдают за Европу. Нет. В отличие от них 90 процентов населения Европы — простые люди, чей образ мышления не очень отличается от мышления их предков XV-XVIII веков. Ну, разве что электрическим чайником теперь пользуются. А так — все те же.
Предприимчивые, жестокие, с набором ценностей того самого христианского мира (конкретно в Иисуса как Сына Бога при этом верить не обязательно).
Да, европейца пока заткнули. Это делают те самые ТНК — языками европейских интеллектуалов внушающие населению Европы муру про мультикультурность, — просто потому, что ТНК выгоден раб цветной. Он дешевле в разы. При этом ТНК будут поддерживать мир цветных рабов в нищете. Всегда. Если раб цветной позволит себе слишком много, «европейский интеллектуал» по приказу заткнется и белому населению Европы дадут немножечко воли. Чем это закончится, яснее ясного. Очередной европейской колонизацией мира. И тогда пелена спадет, камлание прекратится и все поймут, что араб едет в Париж не за шариатом, а ОТ него. И что араб в меньшинстве. И что европейцы всегда… см. пункт первый.
О какой «победе ислама» в такой ситуации можно говорить?
Настя Глазанова, Иерусалим
1. Когда «скорострельность матки» обеспечит господство ислама на земном шаре, внешний противник в лице Запада потеряет для мусульман привлекательность ввиду своей слабости и они переключатся на внутренних врагов. Кроме того, фактор этнической принадлежности не менее силен, чем религиозный. До физического уничтожения христиан не дойдет, но дань в какой-то форме платить, возможно, придется. А жить будем бок о бок.
2. Упор нужно делать на здравый смысл и секулярную этику. С бандитами не брататься. Себя в обиду не давать. И вторую щеку не подставлять. Добро должно быть с кулаками, справедливость — на местности, а не на том свете.
3. Не следует.
Игорь Бондарь-Терещенко, Харьков
1. Если считать резервациями души верующих, то христианство, по сути, оставалось там всегда. И никакие пертурбации с цивилизациями, государством и тем более государственной церковью ему не угрожали. С другой стороны, упомянутые институции, владея информационным резервом, всегда старались взять приступом сию цитадель духа, дабы удержать власть над разумом верующих. Над разумом, повторяю, но не над душой. Наверное, фишка с «угрозой ислама» — это очередная попытка посеять смуту в сердцах. Вряд ли России стоит бояться подобных вещей. Ведь и первая власть в лице Владимира Путина, помнится, предложила сделать обрезание исламским радикалам, да так, «чтобы у них уже ничего не выросло», и четвертая в лице одиозной Анны Козловой мечтает о России, в которой русское бы победило. Мол, в кабаках «станут подавать щи, вареные бураки и рыбьи молоки», а самым ходовым вариантом будет «раскормленная на парном молоке да хлебе душистом белесая, безбровая баба, тронутая на всю голову, с большим православным крестом».
Что же касается угрозы ислама на Украине, то народ здесь всегда воевал на стороне то ли национальных меньшинств, то ли пресловутых лиц кавказской национальности: исламистов Чечни, правоверных христиан Грузии. Очевидно, срабатывает личный колониальный опыт Украины. Здесь не Россия, здесь турок любят, хоть запорожцы воевали с ними и даже войны выигрывали. Но баб своих тем не менее в тылу врага оставляли — как Роксолану в султанском гареме — чтобы потом воспевать.
2. Уповать на светские законы не стоит, ибо за ними всегда кто-нибудь стоит: агрессивный или не очень, уже подрезанный первой властью или еще нагло крышующий продажу опиума для народа, то бишь банальной исламской наркоты. Высокое начальство всегда охотно жертвует на храм, но вряд ли это возрождает Христианскую Церковь — скорее всего, обеспечивает жизнь уже тамошнего начальства. Что же касается защиты от «вала ислама», то, помнится, в девяностых Данила Багров в фильме «Брат», поигрывая револьвером, скомандовал этому валу: «Бежать!» С тех пор в России что-нибудь изменилось? Разве что вид оружия.
3. Принятие ислама, буддизма или иудаизма нынче носит характер модной фишки. На Украине, например, с исламской культурой «модно» заигрывают такие «письменники», как Сергей Жадан, Павел Вольвач, Олег Соловей. В их стихах налицо и «Осенний хадж», и «Предчувствие джихада». Но все это вовсе не для того, чтобы сделать ислам толерантнее в глазах общественности, а из чувства любви к фронде, провокации. Ну, и наперекор российскому соседу, боящемуся «вала ислама» больше, чем родного «христианского» начальства.
Михаил Гундарин, Барнаул
1-3. Мысли об исламско-китайской опасности здесь, на Алтае, кажутся уж настолько несвоевременными, что даже начинаешь недоумевать: а почему, собственно? Мусульманский Казахстан, вот он, рядом, а там и до Средней Азии рукой подать. Опять же и с Китаем есть общая граница — пусть и не шире, чем горная тропа через труднодоступный перевал.
Видимо, дело в том, что ни о каком ваххабитстве в Казахстане и речи быть не может в силу мощи светского назарбаевского режима и самого характера казахского народа (не говоря уж о значительном проценте русских, живущих там). Да и приграничный Китай «не настоящий» — автономный округ, населенный монголами и их близкими родственниками.
Но вернее все же иное. Противостояние христианства и ислама (о китайцах речь впереди) в сибирской провинции неактуально потому, что и христианства-то здесь — как идеологической основы повседневной жизни — особо не ощущается. Православная церковь возможностью влиять на жизнь соотечественников не обладает. Государство — от губернатора до клерка райадминистрации — всемогуще. Что ж, здесь Восток, пусть и восток России. А Восток и Запад — это противостояние до или поверх ислама и христианства.
Что такое жители Сибири сегодня и чем они были, по сути, всегда? Прослойкой, мешающей физическому проникновению на огромные территории «не нашего царя людей». Сибиряки — тот самый живой щит «между монголами и Европой» (кстати, на Алтае раскапывают многочисленные и богатые скифские гробницы, что делает совпадение с блоковским текстом пугающе полным).
Однако идеологическое проникновение Востока шло все эти два-три столетия неостановимо. Щит не столько пробит, сколько разъеден коррозией. И теперь католически-протестантская Европа внушает сибиряку либо ужас, либо неприязнь (в зависимости от темперамента) — там все чужое. Неизмеримо далекое и территориально и ментально. Шукшинские «чудики» в европейских интерьерах непредставимы. Равно как и в трудолюбивом китайском муравейнике. А вот в средне-азиатском кишлаке — вполне.
Это вовсе не значит, что сибиряки отпали от православия. Просто идеологией повседневной жизни Сибири давно уже стала усредненно-восточная. Исламско-буддистско-синтоистско-христианская, если подбирать конфессиональные аналоги.
Что касается местной интеллигенции, в утешение и поддержку ей дан миф о России, способной переварить любую культуру и любых представителей этой культуры. Разложить таинственным своим ферментом на вполне усвояемые составляющие. Изжога, конечно, гарантирована — но в историческом масштабе несмертельная.
При этом к коренным обитателям Востока сибиряки относятся скорее неблагосклонно. К среднеазиатам — с превосходством, к китайцам — с подозрением. С оттенком великолепного презрения к тем и другим, не допускаемым к высотам местной социальной иерархии. Вполне касается это отношение и поисков женихов-невест. Ассимиляция в ближайшей перспективе невозможна. Кровь смешиваться отказывается, почва — боюсь, что уже стала общей. Но было ли когда-нибудь иначе?
И только ли о Сибири можно сказать такое сегодня?
Ира Коган, Петербург
1. Тут встает вопрос реальности самой христианской цивилизации. Современное общество, исторически принадлежащее к христианству, настолько далеко отошло от основ религиозной морали и этики, что о его гибели под каким-то специальным влиянием говорить не приходится. Христианская цивилизация прекрасно погубит себя сама.
2. Я не нахожу исламизацию агрессивной. В бытовом смысле. Она не более агрессивна, чем активная деятельность братьев-мормонов, болтающихся по Невскому проспекту кришнаитов или свидетелей Иеговы, которые стучатся в двери квартир. Никто и никогда не приглашал меня перейти в ислам. Какими спецсредствами можно возродить Христианскую Церковь и зачем? Кажется, в ней все уже давно просчитано и проплачено.
3. В этом смысле, я, как и уважаемый автор статьи, скорее ближе к даосизму. Мир не станет мусульманским. Победят китайцы)))
Андрей Кулик, Екатеринбург
1. Да, ислам набирает силу, но христианская цивилизация, думаю, не погибнет. Агрессивные исламисты не могут построить нормальное цивилизованное общество, но при этом любят пользоваться благами цивилизации (мобильная связь, самолеты, компьютеры, суперсовременное оружие, в конце концов). До каких-то пределов разгулявшись, они будут вынуждены умерить свой пыл. Если христианский мир и погибнет, то вместе с мусульманским — в результате глобальной ядерной катастрофы. А так — будем сосуществовать.
2. Защищаться надо, в первую очередь опираясь на светские законы, конечно. Если в удостоверении личности должна быть фотография, лицо человека, то ты, дорогой правоверный исламист, либо не оформляй документ и пребывай вне закона, либо все-таки сними свой платок и продемонстрируй лицо сначала фотографу, потом паспортисту, а при проверке документа — пограничнику, полицейскому etc. А подъем христианства возможен только стихийный, я не верю тут в кампании и лозунги. Если европеец почувствует давление мусульман, которые его окружают, он сам придет в церковь (не обязательно к Богу — но в церковь как в объединяющий центр). У меня в Германии живут друзья-меннониты, церковь для них организует и турпоездки, и просмотр футбольных матчей, и празднование детских дней рождения… Мои друзья — люди религиозные, но в их общине есть немало немцев, переселившихся из России и почувствовавших себя одиноко. Церковь стала тем местом, где их поддержали. Вот и коренные европейцы, а не переселенцы, скоро почувствуют, где их поддержат, вокруг чего надо объединяться.
3. Если же христианский мир капитулирует и скажет: да, пожалуй, в исламе что-то есть, это молодая динамичная религия, давайте ей отдадимся и расслабимся — тогда нам кранты. Но я надеюсь, такого все-таки не случится.
Елена Некрасова, Петербург
1. Смена христианской цивилизации мусульманской предполагает наличие границы между культурами. Мы же в лучшем случае способны констатировать наличие в непосредственной близости от самих себя людей иной культуры. Чужих. А под определение «Чужой» у нас в равной степени подпадают как евреи (свои собственные), так и пришлые — мусульмане и европейцы. Причем разные модификации «Чужих» часто друг на друга наслаиваются. Так, после смерти Чингиза Айтматова в комментариях на одном из российских сайтов можно было прочитать: «Слава Богу, одним жидом стало меньше». Принадлежность к исламу никак не выделяется среди других свойств «Чужих» — внешних особенностей (жгучие брюнеты), финансового благосостояния («огромные» деньги, заработанные на наших рынках) и тем фактом, что «Чужие» родились за пределами европейской части России (понаехали тут). Подтверждает это и бытовое отношение к грузинам, которых «Наши» относят к категории «Чужих», несмотря на то что они — православные христиане. Как мы, живущие между Востоком и Западом, определим для себя, что наша культура замещается чужой, если даже не понимаем, что эти «Чужие» из себя представляют?
2. Как эту проблему решает Западная Европа, которая сталкивается с проблемой «Чужих» в куда больших масштабах? Та же Франция, где сувенирами у Эйфелевой башни торгуют только чернокожие парни, а смотрители в музеях — сплошь индийцы. Но, несмотря на то что эмигрантские кварталы периодически полыхают, а в школах запрещено ношение хиджаба, французы хотя бы делают попытку отрефлексировать для себя существование «Чужого». Снимают кино, пишут книги, задумываются над проблемой интеграции. На последнем Каннском кинофестивале Золотую ветвь получил фильм Entre les murs (в российском прокате «Класс»), где показан год из жизни учителя, преподающего французский язык детям эмигрантов. Фильм поставлен по книге Франсуа Бегодо — реального учителя из неблагополучного эмигрантского района Парижа. А в 2006-м вышел киноальманах «Париж, я тебя люблю»: там город любви представлен местом, где арабские женщины нянчат французских детей, оставив своих в детском саду, а веселые чернокожие парни умирают у подножия знаменитых памятников. Что-то я не припомню, чтобы российский фильм или книга рассказывали про эмигрантские Москву или Петербург.
3. Ислам, как и христианство, подвергается внутренней трансформации. Так, что даже если мы и примем ислам, то окажемся в неоднозначном культурном пространстве. В пространстве ислам light, где арабские женщины являются главными клиентками дорогих бутиков, а в Абу-Даби собираются открыть филиал Лувра. А в фильме «Париж, я тебя люблю» суровые азиатки носят прическу как у Амели…
Иван Шипнигов, Москва
1. Геополитика в обывательском понимании — вещь довольно занятная. Смотришь телевизор, вроде бы что-то меняется, а потом смотришь — так ничего ж не изменилось. Чтобы христианская цивилизация погибла или осталась лишь в резервациях, нужно или внезапное и невероятно мощное потрясение (война), или много-много лет борьбы на невидимом фронте. Войны не будет. Зимы тоже не будет. Те, кто должен, бдят и не допустят, вы первый канал гляньте вечером как-нибудь. Очень серьезные все лица. А что до состояния умов — вряд ли человек, всю жизнь проживший в Европе, интеллигент, христианин, буржуа (еще много есть таких чистых красивых слов) захочет обратиться в ислам и всю свою цивилизацию сделать мусульманской. Для этого нужно какое-то мощное потрясение основ, а его не будет — в XXI веке сильные мира сего денег уже пожалеют.
2. Побудем идеалистами: одни верующие пусть тихонько ходят в свой храм, другие пусть мирно ходят в свою мечеть, а пропащие атеисты пусть сидят дома и медленно пьют водку. Конечно же, никогда нельзя противопоставлять одну религию другой. Можно спорить о чем угодно, кроме религиозных и национальных вопросов. В мясо живое пальцем не надо тыкать. Только светские споры, вопли, возгласы и крики. Только светские. Не надо костров.
3. У Глеба Самойлова есть строчка: «Мир не резиновый, куда же свалить». Простенько прозвучит, но все же: мир никогда не станет полностью мусульманским, совсем китайским, невероятно русским или захватывающе американским. Веяния, течения. Снова цитата: «…люди, как всегда, убрали содержательную часть и оставили один пиар» (пелевинский богомол из «Зала поющих кариатид»). Радикально мир изменится лишь после конца света. Мир всегда будет оставаться разным, диким и неправильным, с кучей стран, множеством религий и морем глупости. Просто иногда приходит мода.
Дмитрий Калугин, Петербург
1-3. Мне кажется, вопрос «Погибнет ли христианская цивилизация под „валом ислама“, сохранит свою силу или останется лишь в резервациях?» звучит как-то слишком уж по-обывательски. Как будто ты вечером пьешь пиво и смотришь по телевизору бокс, гадая, кто кого положит и в каком раунде. Особенно интересна доказательная база (если только все это принимать за чистую монету, а не псевдолитературный стеб): какой-то социолог написал, кто-то где-то слышал, сам не видел, но говорят. Нагнетая страхи, легче всего попасть в мейнстрим — наше общество сейчас слишком психопатично, его и так до смерти запугали. Ведь кто такой обыватель? Это человек, который всего боится. Что небо упадет на землю, если в Москве пройдет гей-парад, что деньги скоро отменят, а пенсию будут выдавать нефтью, что кругом одни кавказцы, которые насилуют по углам белых девушек, а американцы готовят в России переворот. И все наперебой стращают, пугают — политики, православные, наци, просто сумасшедшие и мало ли еще кто. Вся эта мобилизационная риторика свидетельствует только об одном — что нет политической постановки самого этого вопроса. В конечном счете от того, как он будет поставлен, во многом зависит, так сказать, будущее христианской цивилизации. Да и что такое теперь христианская цивилизация? Квакеры, методисты, адвентисты седьмого дня, пятидесятники — это сюда? Да ладно, бог с ними, с сектантами. А православные и католики? Смогут ли они договориться, чтобы хоть вместе сходить в крестовый поход? Ага… как же. В России вообще не умеют обсуждать религиозные проблемы. Вплоть до начала XX века Церковь даже не хотела думать о существовании религиозного инакомыслия. Никогда не видела в иноверцах собеседников. Русская интеллигенция, грезившая о том, что будет сеять доброе-вечное для какого-то непонятного будущего, также ничего не смогла предложить конкретного, поскольку наивная вера в силу общечеловеческого добра не работает, когда речь идет о конфессиональных различиях. И вполне симптоматично, что русскую литературу, этот рупор русского гуманизма, вообще никогда не интересовали ни мусульмане, ни евреи, а всегда только индивидуальные религиозные поиски, за которыми скрывалось глухое недовольство официальной Церковью и стремление свалить куда подальше от всех проблем. Может быть, из-за этого нынешнее поколение, да и предыдущее, принудительно воспитывавшиеся на этой самой литературе, вспоминает о своей религиозности и «слезе ребенка», только если надо кого-то загнобить. Поэтому следует перестать быть обывателем и начать мыслить политически. Не пугаться, а искать формы совместного существования. Дать права мусульманским общинам и защищать собственные. Принимать законы, а не плодить слухи.
Александр Секацкий, Петербург
1. Христианская Церковь в Европе может сохранить, точнее говоря, вновь обрести свою силу лишь в том случае, если сначала окажется в резервациях, а об этом мусульмане уж наверняка позаботятся. Не исключено, что придется вернуться к временам катакомбной церкви, к изначальному определению церкви-экклесии, данному Иисусом: «Где вас трое соберется во имя Мое, там и Я среди вас». Когда-то победила именно религия гонимых, религия малых сих: похоже, приходит пора возвращаться к истокам. Впрочем, нынешние европейцы едва ли способны на это.
Сегодня главные надежды христианства связаны с Латинской Америкой, успешно противостоящей исламизации. Только латиносы на сегодняшний день сохранили подлинную веру — в чем-то дикую, смешанную с остатками языческих культов, но абсолютно живую — а это важнее всех теологических изощрений.
2. Как раз упование на светские законы, которыми руководствуется современное служебное государство, и привело к существующему положению вещей. Сегодняшние государственные структуры Европы в значительной мере уже являются марионеточными: молча, стыдливо, они все чаще выполняют волю контрколонизаторов — активного, сплоченного меньшинства. Что же говорить о скором будущем, когда меньшинство станет большинством? Вот в Греции закон запрещает строительство мечетей — но, во-первых, мусульманская община все равно растет, а во-вторых, при каждом удобном случае остальные государства-члены ЕЭС критикуют греков за недемократичность и варварство…
Делать упор на возрождение Христианской Церкви? Ну да. Но как ты себе это представляешь? Вот, собрались законодатели и решили: а не сделать ли нам упор на это самое возрождение? Смешно. Храмы пустуют, мечети полны правоверных, и изменить это может лишь состояние духа. Выродившееся служебное государство покинуто духом окончательно и безвозвратно, а возврат к имперской государственности Европе не светит — цивилизованная общественность никогда этого не допустит. Ее представители, левые интеллектуалы и дальше будут упражняться в сочинении партитуры погребального звона над экзистенциальными принципами собственного бытия.
3. Тезис «нет ничего важнее человеческой жизни» является самой краткой и точной формулой духовной капитуляции. Цивилизация, в которой этот принцип торжествует, обречена. Что же касается неофитов, принимающих ислам, то они делают это отнюдь не в поисках толерантности, а по прямо противоположной причине — убегая от всеобщего равнодушия к тому или иному духовному выбору, от ереси всепрощенчества, поразившей христианский мир и оказавшейся намного губительнее, чем ересь богоборчества.
Говорить о религии непросто, заинтересовать далекого от нее человека — особенно. Главная проблема музейного повествования — необходимость рассказывать о духовном, используя материальное. Что могут донести до посетителя несколько хромолитографий, четки и небольшой, как ладанка, Коран? Да, красиво: яркие цвета, узоры, каллиграфия. Чудесно, но при чем здесь вера? Это не краеведческий музей, который бытописует жизнь аборигенов при помощи мутноватого зеркальца, прялки и вездесущего бивня мамонта. Тут нужно не губами, а устами. Потому что тематика такая. Составителям удалось главное — воссоздать атмосферу экзотической, а для многих пугающей религии. Экспонаты не выглядят как отдельные предметы, выхваченные из своей среды и помещенные под стекло. В пределах ограниченной экспозиции они задают основные ориентиры.
Первое впечатление схлынуло, теперь можно оглядеться по сторонам. Сначала стоит обратить внимание на два плаката, которые дают общее представление о пяти столпах Корана и шести непреложных истинах. Каллиграф завязал вязь в тугой узел — смотреть на нее одно удовольствие. Рядом на табличке дана расшифровка этой красоте. Для тех, у кого музейные ярлыки вызывают недомогание, около входа поставлен электронный терминал. Там можно прочитать все комментарии. В один заход.
Считается, что ислам запрещает изображать человека, в первую очередь — Пророка Мухаммада. Этого запрета нет в Коране, и, например, на миниатюрах и лубках шиитов можно увидеть даже имамов. В остальных случаях рисовать homo sapiens можно только на посуде и других предметах быта, потому что блюдце едва ли может стать предметом поклонения. Отсюда становится понятно, почему мусульманство в первую очередь ассоциируется с каллиграфией, узорами и растительными мотивами: другого рисовать нельзя.
Кстати, вспомнил еще одну сложность разговоров о религии. Для большинства основной интерес представляет не (хотя бы) шапочное знакомство с основами веры, а экстремальные проявления — асимптоты. Например, неподалеку от католицизма всегда полыхают костры инквизиции или вырезают гугенотов. Касаясь исламской темы — ныне одной из самых животрепещущих, — кажется, нельзя обойти слов, осевших тяжким грузом в подкорке: джихад, ваххабит… Смысл их не всегда ясен (ваххабитами, например, по ошибке называют молдаван, работающих на стройке), но страшно становится. А что делать? Пугают нас везде: в телевизоре, ленте интернет-новостей, газетах и журналах. Однако аксессуары джихада есть только на одном стенде третьего зала. Да и то все они какие-то нестрашные: щит, палица, меч. Совсем как у былинных героев. Рядом с костюмом дервиша, похожим на реквизит главного советского боевика «Белое солнце пустыни», напротив паранджи, почти как у Гюльчатай: от головы до пят. В этом же зале гравюры и миниатюры, изображающие суфиев, которые вращаются, пытаясь найти способ общения с Аллахом, пенал писца, покрытый тончайшим узором, меч с двойным лезвием и цепи, которыми истязают себя шииты. Интересного много.
Более сотни экспонатов — это не бурелом, в котором можно сломать ногу или свернуть шею. По меркам некоторых залов Кунсткамеры — практически ничего. Однако с этого ничего у нас как раз и принято начинать. Не стоит забывать, что экспозиции меньше года, а музей религии в России один. И какие бы программы религиозной толерантности наши управители ни замышляли, второй такой вряд ли откроется.
Зачем она вообще нужна, на каком языке ее нужно петь, какую роль в ней играют животные, справились ли с ней художник Кулик и режиссер Триер, почему поставили «Братьев Карамазовых» и что произойдет в Планетарии 
На этом портрете Александра Бихтера художница Ира Васильева выглядит грустной: на самом деле она очень веселая, как это и пристало многодетной матери. Когда мы начинали готовить с ней материал, Ира строго-настрого предупредила, что статья не должна называться «Митек без бороды», а то все журналисты в своих публикациях норовят назвать ее именно так. На самом деле Ира никакой не «митек» (слово, постепенно становящееся ругательством), просто дружит по жизни с представителями самых разных течений-объединений. Творчество самой Васильевой подкупает абсолютной неконцептуальностью: она не шутит, не судит, не пропагандирует, а непрерывно радуется «арт-геничности» мира и рассказывает нам о нем, о мире, всеми двадцатью шестью доступными художнику способами.
Андрей Кулик, наш постоянный автор и ведущий екатеринбургской колонки раздела «В моем городе», сделал в своем городе доброе дело: открыл (в компании с хорошими людьми) в местном Доме музыки Клуб музыкального кино. Если каждый читатель журнала будет раз в день делать хотя бы одно доброе дело, мир устоит. Лучше делать по два, как это любили знаменитые екатеринбуржане Б. У. Кашкин, А. С. Верников и Б. Н. Ельцин.
