Проглотить пластинку

Проглотить пластинку

В провинции Синьцзян, «китайской Чечне», мусульманскому общепиту запретили закрываться на время поста, а мусульмане, как известно, не едят днем во время священного месяца Рамадан

На стене главной мечети в синьцзянском городе Урумчи алеет объявление: «Выполняй политику организованного и планируемого паломничества!» Китайские власти покусились еще на один из пяти столпов ислама: запретили предпринимать хадж — паломничество в Мекку — в индивидуальном порядке. Группы для хаджа формируют только из мусульман, достигших 50 лет, «любящих страну и законопослушных». В отдельных районах провинции Синьцзян в мечетях запретили принимать людей из других регионов, исполнять музыку и призывать людей соблюдать пост. Местной администрации рекомендовано, «используя положительные методы воздействия, убеждать мужчин сбрить бороды, а женщин снять вуали». Имамы не могут обучать Корану частным образом, изучать арабский язык можно только в правительственных школах, при этом переводы смыслов и толкований Корана должны быть официально одобрены. Религиозное образование разрешено только с 18 лет.

Такими темпами через 10 лет в Синьцзяне просто не останется никакой религии.

В Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР) живет около 20,5 миллиона человек. Его населяют 47 национальностей, наиболее многочисленные из них уйгуры — чуть больше 10 миллионов (55%). Практически все уйгуры являются мусульманами. По приблизительным оценкам, общая численность уйгуров во всем мире составляет до 22 миллионов человек. Помимо уйгуров, в Китае проживает китайскоговорящая мусульманская община хуэ (около 20 миллионов человек). Они живут на северо-западе Китая и никаких запрещающих предписаний типа введенных в СУАР не получили.

Уйгуры — один из древнейших тюркоязычных народов Центральной Азии. Они относятся к европеоидной расе с незначительной монголоидной примесью, исповедуют ислам, вытеснивший в XIV-XVII веках шаманство, манихейство, христианство и буддизм.

СУАР — территория, на которой исторически живут уйгуры — называется еще Восточным Туркменистаном. В древности у уйгуров была своя цивилизация. Но к 1759 году маньчжуро-китайские войска захватили Восточный Туркменистан и назвали его Синьцзян (что в переводе с китайского означает «Новая граница»).

СУАР обладает богатейшими природными ресурсами, составляющими (по китайским оценкам) 80% всех природных запасов страны. Здесь сосредоточены крупнейшие запасы газа, угля и нефти, сравнимые с нефтяными полями Саудовской Аравии. Еще Мао говорил: «Китай скорее согласится отдать Пекин, нежели Синьцзян».

Перетасовать этнические карты — известный оккупационный прием. С начала 1950-х началось переселение китайцев в Восточный Туркестан. Число этнических ханьцев, проживающих на территории Синьцзяна, возросло с 4% в 1949 году (образование КНР) до 40% в настоящее время. В начале 90-х активизировалось уйгурское сепаратистское подполье. Начались восстания и теракты. На данный момент существует несколько сепаратистских организаций экстремистского толка.

Пекин заявляет, что уйгурский ислам и сепаратизм понятия тождественные, среди уйгуров преобладают «три зла»: терроризм, сепаратизм и религиозный экстремизм, поэтому китайцы вынуждены принимать «превентивные меры в борьбе против международного терроризма». Недавно власти Китая обнародовали список и фотографии восьми человек, подозревавшихся в намерении совершить теракты во время летних Олимпийских игр. Все подозреваемые — уйгуры. После закрытия Олимпийских игр китайские правоохранительные органы арестовали более 1000 уйгуров, в том числе около 160 детей, все они признаны членами террористической группировки «Исламское движение Восточного Туркестана».

Раз в два-три года СМИ называют Синьцзян «китайской Чечней». За последний год всплесков особого интереса не случилось — Тибет «затмил» Синьцзян. Обозреватели и не обещают уйгурам пристального внимания Запада. У них нет оратора типа тибетского Далай-ламы, да и, будучи мусульманами, уйгуры после 11 сентября никак не могут рассчитывать на симпатии западных СМИ. Между тем правозащитники типа Human Rights Watch включают СУАР в свои ежегодные отчеты о самых долгосрочных этноконфессиональных конфликтах, где власти используют борьбу с терроризмом для ущемления прав и свобод коренного населения.

Согласно одной из легенд, две тысячи лет назад бумагу изобрел вовсе не великий китаец Чай Лунь, а некий раб из Восточного Туркестана. Когда об этом доложили императору, тот сказал: «Если рабы узнают, что один из них сделал столь великое открытие, они слишком много возомнят о себе». Император приказал сохранить в тайне имя раба, а самому изобретателю придумал «почетную» смерть. На острой золотой пластинке была выгравирована благодарность императора за выдающееся открытие. Раба заставили проглотить пластинку, и он умер.


Со времени включения СУАР в состав Китая уйгуры восставали более 400 раз. В середине 1940-х им даже удалось, не без поддержки СССР, провозгласить Восточно-Туркестанскую Республику. Но просуществовала она лишь до 1949 года. Когда у власти оказался Мао Цзэдун, Кремль решил не раздражать нового союзника: «неожиданно» все правительство Восточного Туркестана в полном составе погибло в авиакатастрофе, когда летело на переговоры из Алма-Аты в Пекин

Полина Фомина

Чайна-тайна

Чайна-тайна

Мусульмане сильны числом, но есть на свете сила, которая гораздо мощнее. Автор, наблюдая за своими лондонскими однокурсниками, пришел к выводу, что в результате все равно всех победят китайцы

Вэн снова не придет выпивать: «голова разболелась». Но могла бы не врать, все и так знают — либо читает, либо спит. Ее крохотная комната в общаге заполнена посылками с китайской едой и книжками на английском. Как и я, она учится в Вестминстере — одном из самых многонациональных университетов Лондона, но, в отличие от меня и большинства студентов из других стран, она действительно учится.

Университет — фон. Суть жизни — развлечения: американцы и австралийцы усердно облетают недосягаемую ранее Европу, европейцы пускаются во все тяжкие, представители развивающихся стран постепенно социализируются и привыкают расслабляться. Только как всегда многочисленные китайцы редко поднимают головы от учебников.

Как в действительности зовут Кэролл, никто не знает. И знать не хочет — тут много азиатов с американскими и европейскими именами, так удобней. Кэролл из какой-то далекой китайской провинции, про которую никто и ничего не слышал. Она, в свою очередь, ничего не слышала про большинство остальных стран. Еще она не в курсе, что такое душа: утверждает, что главная религия ее страны (коммунизм, а не буддизм) никакой души не предполагает. То, что Кэролл попала сюда, для нового поколения китайской молодежи не подвиг, но нечто героическое в этом все-таки есть. В ее семье вообще никто не выезжал за границу, а единственная фраза, которую мама способна произнести на английском, — «Да здравствует Мао!». Таких семей за пределами мегаполисов в Китае все еще миллионы, но и своих кэролл — увеличивающиеся десятки тысяч.

Янг закончил в Китае какой-то вуз, потом немного трудился, потом родители отправили его сюда. Впервые работая в одной группе над проектом, большую часть времени мы с пакистанцем Вака, корейцем Шоном и венгеркой Адрианной тратим на то, чтобы объяснить ему, чего от нас хочет преподаватель. Преодолев языковой барьер, сталкиваемся с другим, пока непреодолимым: Янг отказывается понимать, что значит «придумать самому», а не «сделать как велено». Поэтому мы вынуждены «придумать» и «повелеть». На втором проекте уже проще — снова пришлось переводить с английского на английский, но технологию «придумывания» он уже освоил.

Тарик Сабри, доктор философских наук из Марокко, на лекции о глобализации говорит, что Китай ведет правильную политику: внуки тех, кто сегодня сидит с нами в аудитории, будут «настоящими профессорами», а не просто носителями степеней. Класс переживает очередное похмелье и, забыв о всякой толерантности, громко смеется. Китайцы молчат. Они не обиделись, просто еще не успели забить все сказанное в электронные переводчики, без которых они как без воздуха. Не то чтобы их английский настолько ужасен, просто им где-то внушили, что они должны понимать каждое слово. И соответствующим образом начинили устройства: на английское f*** электронная машинка выдает 10 изумительных переведенных на китайский выражений: f*** a duck, f*** you Charlie. В японском и корейском переводчиках такая лексика не встречается.

Через два дня у нас групповая презентация — что-то вроде доклада. Вэн настаивает на том, чтобы все подробно обсудили план ее выступления. Это в принципе правильно. Но народ отмахивается — кому на тусовку, кому в кино, кому в музей. Поэтому ей предлагают просмотреть книги по теме и самой про все догадаться. В три часа ночи в общаге отключается интернет и все проверяют почту, звонят по скайпу домой, совершают покупки на ebay, сидя в круглосуточной библиотеке. Вэн тоже там. Ничего не покупает и никому не звонит. И вправду читает все книжки.

Презентация проваливается. Все подготовились плохо, но именно часть Вэн оценили ниже всех. Она плачет и обвиняет преподавателей в несправедливости. Те утешают и пытаются объяснить, почему подробное чтение конспекта не является выступлением и что означают слова «обобщать» и «анализировать». Они знают, что к следующему разу Вэн уже поймет, по каким схемам проводится и то и другое. Преподаватели любят китайцев за трудолюбие — качество, которое все реже можно встретить у представителей других национальностей.

Среди иностранных студентов-магистров тут не принято говорить об учебе и излишне напрягаться. Все спокойны и знают, что с таким дипломом на родине, где бы она ни находилась, они не будут иметь особенных проблем. Конкуренции на рынке труда все меньше. Главное, чтобы в работе не было брака, а таланта и выдающихся результатов ни от кого не ждут. В Китае иначе: хорошая работа — привилегия немногих, а потому учеба — борьба, в которой они медленно, но верно набирают силы, — их много, и все они усердны.

К концу года китайцы уже почти забывают про свои переводчики, имеют хорошие оценки и начинают принимать уклад местной жизни. Совсем скоро они вернутся на родину и будут жить в империи, «над которой никогда не заходит солнце». Потому что, пока все играются, они работают.

Александра Катина

Исламизм и джихадизм

Георгий Мирский о корнях и побегах современного ислама.
Фрагмент книги «Исламизм. Транснациональный терроризм и ближневосточные конфликты»

Исламизм и джихадизм

Из книги «Исламизм. Транснациональный терроризм и ближневосточные конфликты»

Георгий (Ильич) Мирский (1926) — историк, политолог; профессор ГУ — ВШЭ, доктор исторических наук, колумнист сайта «Политком.ру», главный научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений РАН

Несмотря на бесконечные разговоры о международном терроризме, и на то, что президент Путин время от времени подтверждал участие России в антитеррористической коалиции, создается впечатление, что наш политический класс относится к этой проблеме не слишком серьезно. Главную причину этого можно найти, во-первых, в присущем российскому обществу с давнишних времен «западоцентризме», т. е. убежденности в том, что все важные дела в мировой политике происходят на Западе. Раньше это была Европа (отсюда термин «европоцентризм»), сейчас еще важнее стало все, что связано с Америкой, а Восток и то, что оттуда исходит, включая деятельность террористов — мусульман — это все же дело второстепенное. Во-вторых — идущее с советских времен отношение к религии вообще и к ее роли в политике в частности. Чем была религия при большевиках? Пережитком прошлого, так же как и национализм; кстати сказать, одним из крупнейших пороков марксистской идеологии была органическая неспособность понять значение религиозных и национальных факторов как мотивации человеческого поведения.

А между тем сейчас становится яснее что именно тот феномен, который принято называть то международным, то исламским терроризмом (и то и другое неправильно), представляет собой в настоящий момент главную угрозу человечеству.

Но сначала следует условиться о терминах. «Международный терроризм» — понятие расплывчатое, уводящее в сторону от сути конкретного явления и предполагающее наличие некоей чудовищной анонимной силы, наносящей неизвестно для чего удары по всему земному шару. Этот термин вводит в заблуждение, так как под ним можно подразумевать и локальный терроризм североирландских или баскских сепаратистов, и акции религиозных сект (пример — Аум Синрикё), и деятельность единственной пока что глобальной террористической сети, для которой наиболее адекватным является название «транснациональный исламистский терроризм».

Именно исламистский, а не исламский. Употреблять последнюю формулировку — примерно то же, что называть колонизацию Африки в ХIХ веке «христианской колонизацией» на том основании, что государства-колонизаторы были христианскими. Вообще корректность формулировок в таком чувствительном вопросе особенно важна. Когда говорят: «Мусульмане разрушили нью-йоркские небоскребы» (хотя правильнее было бы сказать: «Террористы, разрушившие нью-йоркские небоскребы, были мусульманами») — клеймо терроризма как бы ложится на весь мусульманский мир. Но ведь никому же не придет в голову сказать: «индусы убили Махатму Ганди» или «евреи убили Ицхака Рабина», хотя в обоих случаях идентичность убийц была именно такова.

Ни богатство страны, ни ее «вестернизация» не гарантируют от распространения в ней экстремистских движений, вступающих на путь терроризма. Многие известные исламисты превосходно знакомы с Западом и его культурой, но это только усиливает их экстремистские настроения. Можно даже утверждать, что «вестернизация» в мусульманском мире часто порождает тот тип образованного и живущего в достатке человека, который проникается ненавистью к Западу.

Конечно, было бы неверно игнорировать нищету Третьего мира как фактор, способствующий становлению экстремистских и террористических движений. Даже если сами террористы являются обеспеченными людьми, выходцами из отнюдь не бедных государств, они знают о нищете многих стран Третьего мира и о бедственном положении «низших слоев» своего собственного общества, сочувствуют обездоленным людям, искренне ненавидят «богатый эксплуататорский Запад». И все же следует заметить, что в своей пропаганде исламисты редко говорят о материальном процветании как о цели их борьбы. Как говорил аятолла Хомейни, «мы не для того делали революцию, чтобы снизить цены на дыни». Проблематика нищеты и бедственного материального положения масс не занимает видного места в идеологии исламистов. Исламизм — это не протест против бедности.

Так в чем же дело? В третьей суре Корана Аллах, обращаясь к мусульманам, называет их «лучшей из общин, которая выведена пред людьми». И мусульмане еще со времен халифата привыкли считать себя особой общностью, отмеченной божьей благодатью. Только в мусульманской религии существует разделение мира на Дар аль-ислам (территория ислама) и Дар аль-харб (территория войны). Из этого при желании нетрудно сделать вывод, что «земли неверных» находятся в состоянии войны с мусульманами, отсутствие военных действий — лишь перемирие, приверженцы иных религий противостоят исламу, враждебны ему, и божья справедливость требует, чтобы мусульмане занимали в мире высшее, доминирующее место. Действительность показывает обратное.

В мире властвуют, задают тон другие. Сила, мощь, влияние в сегодняшнем мире — не у мусульман, а у Запада. Отсюда и идет то возбуждение, та эмоциональная напряженность, тот психологический дискомфорт, которые порождают экстремистские настроения и тенденции в мире ислама. Фундаменталисты утверждают, что первопричиной всех бед мусульманского мира был отход от заветов пророка, рабское копирование систем, созданных чуждой цивилизацией и приведших к порче нравов. Упадку традиционных ценностей, разложению верхов общества. «Вестернизация», имитация западных образцов жизни объявлена главным злом, зазвучал лозунг: «Ислам — вот решение».

Но можно посмотреть на вещи еще шире. Антизападные настроения — это сохранение прежнего духа антиколониализма, которым отмечена история Азии и Африки в ХХ веке. С давних времен люди этих континентов, общаясь с европейцами, а затем и с североамериканцами, ощущали себя теми, кого презрительно именовали «туземцами», как бы второсортными, и у многих это ощущение не исчезло, оно продолжает порождать комплекс неполноценности. Обиду, гнев, протест. И в этом смысле можно сказать, что «гнев мусульман» — это всего лишь частный случай. Просто-напросто мусульманскому обществу, в особенности арабскому, в современном мире пришлось хуже, чем другим, если не считать жителей Тропической Африки. Насеровские мечты о создании объединенного великого арабского мира («новый великан») так и остались мечтами, и, хотя нескольким арабским странам благодаря нефтяным богатствам удалось прорваться к процветанию, в целом арабское общество вправе испытывать глубокое разочарование от всего постколониального периода.

Все светские системы правления, от западной парламентской демократии до насеровско-баасистского «социализма», включая и военные диктатуры, были испробованы и закончились провалом, в лучшем случае стагнацией; более или менее достойно выглядят и, во всяком случае, демонстрируют стабильность лишь арабские монархии. Немудрено, что люди стали прислушиваться к тем, кто утверждает, что все беды — от заимствования чужих моделей, в забвении исламских норм жизни и общественного устройства, в пагубной вестернизации. В глазах недовольных и разочарованных, которым обязательно надо найти ответ на вопрос — кто виноват в распространении аморальности, коррупции, наркомании, в падении престижа арабского мира — Запад является самой удобной мишенью. Люди вообще не склонны к тому, чтобы искать причины своих бед в самих себе и в своем обществе, всегда удобнее думать, что во всем виноваты чужие. А Запад и в самом деле дает поводы для того, чтобы Восток испытывал к нему неприязнь — экспансией своих ресурсов и идей, своих нравов и своей культуры, а нередко и своим отношением к восточным обществам как к недоросшим, отсталым и архаичным.

Уже упоминалась проблема Иерусалима, и здесь речь идет уже не только об арабах, а о мусульманском мире в целом. Для мусульман Иерусалим третий по святости город на земле, после Мекки и Медины. Допустить, чтобы им владели люди чужой расы и религии — это несмываемый позор, прямое и ужасающее оскорбление ислама вообще.

Есть и еще одна сторона проблемы — пребывание американских войск в Саудовской Аравии. Они пришли туда, чтобы защитить эту страну от Саддама Хусейна в 1990 году, и остаются там по договоренности с саудовским правительством. Для людей типа Бен Ладена тот факт, что американские войска находятся на земле, по которой некогда ступала нога Пророка — это вопиющее и невыносимое оскорбление веры.

Выступая 7 октября 2001 года по телестанции «Аль Джазира», Бен Ладен сказал: «Я клянусь Аллахом, что Америка никогда больше не будет знать покоя, пока он не придет в Палестину и пока все безбожные западные армии не покинут святые земли».

Все это вместе взятое опять-таки замыкается на Америке. Если поговорить на эту тему с любым арабом, он скажет примерно следующее: «Израиль оккупирует Палестину и ведет себя так нагло только потому, что это ему разрешает Америка. Она — отец и мать Израиля, она обеспечивает его благосостояние, вооружает его, защищает его в ООН. Если бы американцы захотели, израильтяне вынуждены были бы уступить, но в том-то и дело, что Америка горой стоит за сионистов, потому что ею самой управляют евреи». Таково господствующее мнение в арабском мире. Чтобы бить в самый корень зла, надо ударить по Америке.

Вот здесь и выдвигается на передний план концепция джихада. Многие убеждены, что это слово обозначает только священную войну, но это неверно. Вообще по исламскому закону мусульмане вправе вести войну против четырех врагов: неверных, отступников, мятежников и разбойников. Только первые две категории подпадают под понятие джихада. Древние мусульманские правоведы считали, что существует джихад сердца, джихад языка, джихад рук и джихад меча.

Джихад считается, согласно Корану, религиозным долгом, хотя улемы никогда не включали его в число столпов ислама. Джихад (который чаще всего неточно переводят как «священная война») всегда рассматривался как одна из главных обязанностей мусульманской общины. Буквально это слово означает высшее, максимальное усилие; главное понимание джихада состоит в том, что верующий борется против зла и дьявольщины в самом себе, путем самодисциплины стремится следовать воле Бога, быть добродетельным, совершенным мусульманином. Это — «большой джихад», а «малый джихад» — это борьба за распространение и защиту ислама. В сунне (описании жизни и мыслей Пророка Мухаммада) говорится о том, что применение силы в сражении есть малый джихад, а усилия, направленные на мирное личное исполнение требований ислама — большой или высший джихад.

В самом общем смысле джихад обозначает борьбу против зла и дьявола, борьбу за то, чтобы быть добродетельным, верным прямому пути, указанному Аллахом. Но исламисты фактически делают упор на «малый джихад», и им есть на что сослаться, хотя бы на такие стихи Корана: «И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами… И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас… И убивайте их, пока не закончится смута, и вера вся будет принадлежать Аллаху». Можно, конечно, истолковать это в соответствии с историческим контекстом, указать, что речь идет о многобожниках, а не о христианах, к тому же наряду с призывом убивать их есть и ограничение: во второй суре сказано: «И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами, но не преступайте… пределов дозволенного». Но при желании можно интерпретировать данные суры Корана как призыв убивать вообще всех неверных, т. е. немусульман. Именно это и делают воинствующие исламисты, а для ваххабитов врагами являются даже и те из мусульман, которые уклонились от выполнения этого «священного долга». Абубакар Баасийр, руководитель подпольного индонезийского исламистского движения «Джамаа исламийа», заявил: «Аллах разделил человечество на две части — последователей Аллаха и последователей Сатаны» — и обратился к «неверным» с такими словами: «Мы отвергаем все ваши взгляды и все ваши учения. Между вами и нами всегда будет пропасть ненависти, и мы будем врагами до тех пор, пока вы не станете следовать закону Аллаха».

В документе, озаглавленном «Письмо к Америке» и опубликованном в ноябре 2002 г. (его авторство приписывают самому Бен Ладену), перечисляются требования, предъявляемые исламистами американскому народу. Среди семи пунктов требований есть такие: «покончить с угнетением, ложью, аморальностью и развратом… признать, что Америка — это страна без принципов, перестать поддерживать Израиль в Палестине, Индию в Кашмире, Россию в Чечне, правительство Манилы, воюющее с мусульманами на юге Филиппин, перестать поддерживать коррумпированных лидеров в наших странах». В документе говорится, что если американцы не последуют этим советам, они будут побеждены, как все предшествовавшие крестоносцы.

В предыдущих главах уже говорилось о том, что исламисты, ненавидящие Америку как авангард безбожного, нечестивого, враждебного Запада, отвергают, естественно, и западную демократию как систему, несовместимую с шариатом. Один из их
идеологов, Салих Сиррия, характеризовал демократию как «образ жизни, противоречащий исламскому пути. При демократии люди имеют власть издавать законы, разрешать и запрещать то, что они хотят, в то время как в исламе люди не обладают полномочиями решать, что есть „халяль“ (разрешенное Аллахом) и что есть „харам“ (запрещенное Аллахом), даже если у них по какому-либо вопросу достигнуто полное единодушие. Поэтому сочетать ислам с демократией равнозначно сочетанию, например, иудаизма и ислама; точно так же, как человек не может одновременно быть мусульманином и евреем, он не может быть в одно и то же время мусульманином и демократом».

Нечего и говорить, что фундаменталисты (салафиты) смотрят на таких мыслителей, как Дарвин, Маркс и Фрейд, как на дьявольское отродье (чему способствует еще и еврейское происхождение двух последних). А на обложке популярной в мусульманском мире книги Саида Айюба «Лже-мессия» изображено демоническое существо, завернувшееся в американский флаг и во флаг с серпом и молотом, да еще со звездой Давида на шее.

Такого рода взгляды все шире распространяются в мире ислама. Наша эпоха поистине стала эпохой триумфального шествия по миру радикального «политического ислама», иначе говоря — джихадизма. Все большее число мусульман считает, что именно джихадисты — подлинные выразители исламской традиции, что они являются теми, кто «идет правильным путем» согласно заветам Корана.

И здесь мы видим, какую пагубную для самого ислама роль играет — как это ни парадоксально — то обстоятельство, что в нем отсутствует такой институт, как церковь с ее иерархической структурой, увенчанной наверху непререкаемым авторитетом. Католическую и православную церковь издавна обвиняли в том, что именно данный тип структуры утверждает моноцентризм и единомыслие, препятствует свободе мысли. Но вот в рядах мусульман появляется Усама бен Ладен, который издает фетвы и объявляет джихад, не имея на то никаких прав, и некому его дезавуировать. Нет ни папы, ни патриарха. Особенность ислама в том, что, будучи основан на строжайшем единомыслии в том, что касается ядра учения пророка, устоев веры, он совершенно децентрализован в плане организации и структуры.

Мазхабы (богословские школы) признаются равноправными, столетиями существовали секты, приверженцев которых никто не мог официально объявить еретическими, и хотя формально «врата иджтихада» (истолкования, решения вопросов богословско-правового комплекса) были закрыты тысячу лет тому назад, интерпретация многих важнейших проблем является прерогативой различных улемов и факихов вплоть до того, что совсем недавно возобновился спор о применении шариата, о моделях государства, о том, каким сурам Корана — мекканским или мединским — следует отдавать предпочтение в случае противоречия между ними. Немудрено, что при таком положении вещей богословские авторитеты, даже те, которые отвергают идеологию бен Ладена (а в исламском «мэйнстриме» таких подавляющее большинство) не обладают теологически обоснованным инструментарием воздействия на умы верующих, который позволил бы опровергнуть человеконенавистнические призывы экстремистов. Да и как бы они могли это сделать, если в одном из крупнейших мусульманских государств, Саудовской Аравии, официально господствует ваххабизм, многие идеи и положения которого вполне соответствуют экстремальной идеологии сторонников Аль-Каиды и других подобных организаций.

Но корни проблемы лежат еще глубже. Российский ученый Дмитрий Фурман проницательно отметил, что если в христианстве громадная сфера общественной и государственной жизни оставалась свободной, способной к развитию, поскольку церкви важно было лишь, чтобы все признавали ее абсолютную власть в вопросах веры и она крайне редко вмешивается в социально-политические процессы, то в мусульманском мире все наоборот. Любые социальные формы и любые изменения должны оцениваться с точки зрения одной вечной модели — модели мединского государства (или протогосударства) пророка, зафиксированной в шариате. Здесь нет колоссальной «светской» сферы жизни, безразличной с точки зрения религии и поэтому — способной к эволюции. А из этого вытекает неспособность и нежелание тех людей, которые являются авторитетами для мусульман и определяют духовный и интеллектуальный климат в мире ислама — богословов-правоведов, проповедников — видоизменять систему взглядов таким образом, чтобы она перестала быть основой для поддержания состояния вечной напряженности во взаимоотношениях между исламским сообществом и «другими мирами». По существу речь идет о перманентном состоянии войны, в котором держат исламский мир его духовные авторитеты; краеугольным камнем их идеологии остается, как и тысячу лет тому назад, концепция противостояния Дар аль-ислам и Дар аль-харб.

Поэтому, отвечая на уже задававшийся вопрос — «что же не в порядке с миром ислама?» — можно утверждать, что неладно дело обстоит с духовным руководством мусульман, которое не смогло предотвратить появление злокачественной опухоли в организме своей религии, в результате чего зловещая тень покрывает само будущее исламской цивилизации.

Итак, с одной стороны, в исламе отсутствуют церковь как институт и духовенство как служилое сословие (именно служилое, так как входящие, например, в шиитскую духовную иерархию аятоллы и худжат аль-исламы являются не священниками, несущими службу и назначаемыми епископами, а лишь религиозными авторитетами). А с другой стороны, все сферы общественной и государственной жизни контролируются и регулируются сообществом духовных лиц, в отличие от христианства, где церковь заботится о том, чтобы признавали ее власть в вопросах веры и редко вмешивается в социально-политические процессы. У мусульман, строго говоря, нет светской сферы жизни, независимой от догматов религии и способной к свободной эволюции. Авторитеты-богословы, определяющие духовный и интеллектуальный климат в мире ислама, по традиции боятся запрещенных Кораном новшеств, жестко придерживаются установленных более тысячи лет тому назад взглядов. Это и есть то поле, на котором так удобно произрастать идее джихада в его воинственной интерпретации, логически ведущей к оправданию террора.

Ислам — это не просто религия, а образ жизни и мировоззрения, основа целой цивилизации. Укорененность ислама в обществе настолько сильна, что люди совершенно различных этнических и языковых групп, придерживающиеся разных бытовых традиций и живущие в далеко не одинаковых условиях, ощущают свою принадлежность к некоей избранной общности. Это и есть мусульманская солидарность. У приверженцев ни одной другой религии не может быть чего-либо подобного такому всемирному объединению, как Организация исламской конференции. Это никогда не мешало мусульманам вести между собой войны, но перед лицом неисламского мира они чувствуют свою «особость», более того — свое превосходство. Американский публицист Томас Фридман пишет, что «хотя в исламе имеется глубокий моральный импульс, утверждающий справедливость, милосердие и сочувствие, в нем не получила развития доминирующая религиозная философия, позволяющая признавать иные религиозные сообщества равными себе». Поэтому идея джихада в воинственной интерпретации воспринимается многими мусульманами как вполне закономерная, отвечающая самому духу их религии и в принципе направленная на защиту ислама.

Защиту от христианства? Нет. В принципе, мусульмане никогда не объявляли своим врагом христианство как религию — ведь это одна из трех авраамических конфессий, и приверженцы ислама чтут в качестве пророков и Авраама и Иисуса. «Салафийя» направлена не против христианства, а против пагубного влияния Запада, который считается не христианским, а безбожным и аморальным. На западное общество потребления исламисты смотрят с отвращением. Один египетский исламист, Уаджди Гунайим, характеризовал это общество как «царство декольте и моды, апеллирующее к животным сторонам человеческой натуры». Соединенные Штаты вообще рассматриваются как очаг сексуальной распущенности, гомосексуализма, феминизма и т. д. Эмансипация женщин для исламистов — это господство разврата, вседозволенности, превращение женщин в «коммерческий продукт потребления». Свободные выборы означают, что американский народ свободно выбрал своих правителей и поэтому должен отвечать за все их плохие дела, т. е. нет такого понятия, как «невинные граждане».

А хуже всего — отделение церкви от государства, установление светского образа правления. Ввиду всего этого Запад вообще не заслуживает названия христианского. Поэтому неправильно говорить о «войне религий», равно как и «зависти голодных к богатым и сильным». Вспоминается шиит-боевик, который в 1983 г. ворвался на грузовике во двор американской казармы в Ливане, проломив ворота, и взорвал себя вместе с сотнями американских солдат: по свидетельству стрелявшего в него часового, смертник улыбался за несколько секунд до своей гибели. Какая зависть к Америке, этому исчадию ада, могла быть у него, как и у пилотов-самоубийц, твердой рукой направивших самолеты на здания нью-йоркских небоскребов? А у тех, кто планировал и организовывал эти теракты, у людей, в распоряжении которых сотни миллионов долларов — о какой зависти можно говорить?

И еще один миф: исламисты якобы хотят создать всемирный исламский халифат. Их задача — отнюдь не исламизировать весь мир, а прийти к власти в ключевых мусульманских странах, в первую очередь в Саудовской Аравии, Пакистане, Египте, сбросить существующие там «нечестивые, уклонившиеся и продавшиеся» режимы, установить господство «праведного ислама», устранить угрозу исламской культуре, духовным ценностям — угрозу, исходящую, по их мнению, от растленного и безбожного Запада (а не от христианской религии как таковой).

Борьба ведется, таким образом, на два фронта: против собственных «негодных властей» и их покровителей на Западе. При этом, хотя конкретной задачей является победа на первом, т. е. внутриисламском фронте, установление «праведной власти» в мире ислама, главным источником зла все же считается Запад, Большой Сатана, который исламисты рассматривают не только как захватчика, но и как шайтана-соблазнителя, ловца душ, стремящегося подорвать исламские ценности, лишить мусульман их духа. В этой борьбе законны все методы; ввиду подавляющего материального, технологического превосходства Запада остается лишь действовать методами террора, в частности пуская в ход «наивысшее оружие» — смертников, «человеческие торпеды». Поэтому и гремят взрывы в США и Англии, Испании, Турции, Марокко, Индонезии, Саудовской Аравии.

А где же умеренные мусульманские богословы, понимающие, в какую пропасть толкают джихадисты исламское сообщество, видящие, что слово «мусульманин» во многих странах уже становится синонимом слова «террорист», сознающие, как экстремисты дискредитируют ислам? Например, германский Институт Демоскопии в Алленсбахе в 2006 г. выяснил путем опросов, что у 98% немцев со словом «ислам» ассоциируются такие понятия, как насилие и террор. Разумеется, умеренные богословы есть. Достаточно упомянуть таких, как иранский философ Абдулькарим Соруш, выступающий против того, что муллы «присвоили себе Коран», ливанский исламовед Ридван ас-Саид, противящийся тому, что экстремистская организация Хизбалла монополизировала истолкование священных текстов, турецкие ученые Мехмет Пачачи и Омер Озсой, иранка Ширин Абади, удостоенная Нобелевской премии мира, египтянка Нахед Селим, египетский богослов Наср Хамид Абу Зейд, эмигрировавший в Голландию, где он преподает. Имеются и официальные лица, отвергающие экстремизм, например, марокканский министр по делам религии Ахмед Тауфик, заявивший, что «мусульмане не должны исключать себя из будущего».

Но, как правило, такие голоса широкой массе мусульман не слышны. Боясь прослыть «белыми воронами», если не предателями, умеренные богословы мало что могут противопоставить тем, кто говорит: «Посмотрите на американцев — они в Ираке, в Афганистане, их военные базы на святой земле Аравийского полуострова. Посмотрите на евреев — они отняли у нас священный Иерусалим». Как отмечают западные авторы Дана Аллин и Стивен Саймон, «готовность исламистских проповедников осуждать терроризм затухает… клирики в каирской мечети Аль-Азхар теперь уже оправдывают убийства американцев в Ираке. Развивается тенденция к расширенному толкованию тезиса об оборонительном джихаде — другими словами, тенденция, благоприятствующая Усаме Бен Ладену».

Именно силовое, воинственное истолкование джихада стало идейным инструментом для радикальных, экстремистских исламских организаций. Так, организация «Джамаат аль-джихад», ответственная за убийство президента Египта Анвара Садата в 1981 г., сурово заклеймила всех правителей арабских стран и постановила, что «нынешние правители — это отступники от ислама. Они были вскормлены за столами империализма либо крестоносцами, либо коммунистами, либо сионистами». Стоит также привести высказывание профессора исламской культуры из Саудовской Аравии шейха Ад-Дария: «Надо себя готовить к вооруженному джихаду, потому что каждому разумному человеку ясно, что наших врагов из евреев, крестоносцев и коммунистов устраивает только наше уничтожение или переход на их идейные позиции».

Беда в том, что джихадизм — это не какое-то чуждое, неисламское течение. Даже если его назвать злокачественной опухолью на теле ислама, который никак не может считаться религией насилия и террора, все равно приходится признать, что джихадизм, исламизм базируются на одной из аутентичных исламских традиций, берущих свое начало в глубокой древности, в военных походах пророка Мухаммеда. Это лишь одна из традиций, но она имеет свои корни в исламе, а не привнесена откуда-то извне. Именно поэтому ей страшно трудно противостоять — но необходимо.

Да, необходима идейно-пропагандистская деятельность внутри самих мусульманских стран с тем, чтобы доказать пагубность воинствующего исламизма для мирового исламского сообщества. Перед мусульманскими мыслителями стоит важнейшая задача: глубоко проанализировать вопрос о том, почему их религия дает экстремистам столько возможностей трактовать ислам в воинственном, непримиримом духе. Стоит процитировать слова чикагского профессора Марка Лилла: «Те, кто озабочен местом ислама в сегодняшнем мире, обязаны серьезно исследовать теологические корни исламского фундаментализма и видимое отсутствие теологической защиты против распространения политического экстремизма». Необходим серьезный, рассчитанный на долгие годы внутримусульманский дискурс, в ходе которого ретроградам и убийцам был бы дан достойный идейный отпор, а их взгляды, искажающие и компрометирующие ислам, были бы разоблачены и отброшены.

Зал ислама

Зал ислама

В минувшем году в Государственном музее истории религии открылась исламская экспозиция, уместившаяся в трех небольших залах. Первые два — общеобразовательные — посвящены основным принципам и культовым предписаниям, общим для всех мусульман. Третий, для продвинутых, — быту и различным течениям: суннизму, шиизму, суфизму

Атмосфера

Экспозиция старается быть интересной и человеку с улицы, и искушенному посетителю. Стены украшены каллиграфическими надписями и орнаментом, окна — резными ставнями. Прочий колорит составляет свет. Люстры в стиле хай-тек освещают помещение неравномерно — в углах ютится полумрак. Того и гляди, задымят курильницы.

Говорить о религии непросто, заинтересовать далекого от нее человека — особенно. Главная проблема музейного повествования — необходимость рассказывать о духовном, используя материальное. Что могут донести до посетителя несколько хромолитографий, четки и небольшой, как ладанка, Коран? Да, красиво: яркие цвета, узоры, каллиграфия. Чудесно, но при чем здесь вера? Это не краеведческий музей, который бытописует жизнь аборигенов при помощи мутноватого зеркальца, прялки и вездесущего бивня мамонта. Тут нужно не губами, а устами. Потому что тематика такая. Составителям удалось главное — воссоздать атмосферу экзотической, а для многих пугающей религии. Экспонаты не выглядят как отдельные предметы, выхваченные из своей среды и помещенные под стекло. В пределах ограниченной экспозиции они задают основные ориентиры.

За стеклом

В первых двух залах конспективно показано, откуда есть пошел ислам и как себя нужно вести практикующему мусульманину. Началось все в VII веке, когда к великому Пророку Мухаммаду явился ангел Джибрил и ниспослал ему суры Корана. Пророк начал проповедовать в Мекке веру в Единого Бога. Однако это не нашло отклика среди правоверных язычников, и Пророк был вынужден перебраться в Медину, захватив с собой последователей. Для новичка будет любопытно узнать, что мусульмане даже на заре ислама относились к христианам и иудеям как к людям, обладающим Божественным Откровением. Уничтожали только многобожников, что называется малым джихадом. Кстати, большой (главный) джихад — это не взрывы маршруток и небоскребов, а борьба с собственными недостатками.

Первое впечатление схлынуло, теперь можно оглядеться по сторонам. Сначала стоит обратить внимание на два плаката, которые дают общее представление о пяти столпах Корана и шести непреложных истинах. Каллиграф завязал вязь в тугой узел — смотреть на нее одно удовольствие. Рядом на табличке дана расшифровка этой красоте. Для тех, у кого музейные ярлыки вызывают недомогание, около входа поставлен электронный терминал. Там можно прочитать все комментарии. В один заход.

Цветовую палитру первого зала задают литографии: красочные картинки Мекки и Медины из казанской мечети, ковчег Нуха (Ноя), изображение ада и манускрипт с 99 Прекрасными именами Аллаха (отсюда количество зерен в четках 99, 66 или 33).

Считается, что ислам запрещает изображать человека, в первую очередь — Пророка Мухаммада. Этого запрета нет в Коране, и, например, на миниатюрах и лубках шиитов можно увидеть даже имамов. В остальных случаях рисовать homo sapiens можно только на посуде и других предметах быта, потому что блюдце едва ли может стать предметом поклонения. Отсюда становится понятно, почему мусульманство в первую очередь ассоциируется с каллиграфией, узорами и растительными мотивами: другого рисовать нельзя.
После лаконичного введения экспозиция переключается на Коран и намаз — ритуал совершения молитвы.

Главный экспонат этого зала — копия Корана Османа. Халиф Осман был убит мятежными повстанцами. По преданию, на Коран, с которым он встретил своих убийц, пролилась его кровь. Неудивительно, что спустя некоторое время в мусульманском мире стали появляться рукописи священной книги с окровавленными страницами, к которым верующие относились как к реликвиям. Этот экземпляр — точная факсимильная копия одной из древнейших рукописей Корана Османа.

Намаз — второй столп ислама. Соблюдать его нужно ежедневно, по пять раз в день. Молитва возносится после очищения от земной скверны. Грубо говоря, в этом зале находятся вещи, которые все мы не раз видели в фильмах: коврик для совершения молитвы, сосуд для омовения, четки, Коран. Вроде бы ничего удивительного. Ни тебе мужиков с автоматами, ни мамонтова бивня. В том-то и дело, хоть видели это, а все равно чужие они. В лучшем случае — экспонаты, на которые поглазели, забыли и пошли дальше.

Нечем пугать

Кстати, вспомнил еще одну сложность разговоров о религии. Для большинства основной интерес представляет не (хотя бы) шапочное знакомство с основами веры, а экстремальные проявления — асимптоты. Например, неподалеку от католицизма всегда полыхают костры инквизиции или вырезают гугенотов. Касаясь исламской темы — ныне одной из самых животрепещущих, — кажется, нельзя обойти слов, осевших тяжким грузом в подкорке: джихад, ваххабит… Смысл их не всегда ясен (ваххабитами, например, по ошибке называют молдаван, работающих на стройке), но страшно становится. А что делать? Пугают нас везде: в телевизоре, ленте интернет-новостей, газетах и журналах. Однако аксессуары джихада есть только на одном стенде третьего зала. Да и то все они какие-то нестрашные: щит, палица, меч. Совсем как у былинных героев. Рядом с костюмом дервиша, похожим на реквизит главного советского боевика «Белое солнце пустыни», напротив паранджи, почти как у Гюльчатай: от головы до пят. В этом же зале гравюры и миниатюры, изображающие суфиев, которые вращаются, пытаясь найти способ общения с Аллахом, пенал писца, покрытый тончайшим узором, меч с двойным лезвием и цепи, которыми истязают себя шииты. Интересного много.

Более сотни экспонатов — это не бурелом, в котором можно сломать ногу или свернуть шею. По меркам некоторых залов Кунсткамеры — практически ничего. Однако с этого ничего у нас как раз и принято начинать. Не стоит забывать, что экспозиции меньше года, а музей религии в России один. И какие бы программы религиозной толерантности наши управители ни замышляли, второй такой вряд ли откроется.


Пять столпов ислама

Единобожие (шахада) — Ислам считается самой молодой авраамической религией, все молитвы и праздники направлены на то, чтобы показать Единство и Единственность Аллаха

Совершение молитвы (намаз) — ежедневное пятикратное вознесение молитвы. Пять промежутков времени (рассвет, полдень, послеполуденное время, конец дня и ночь) соответствуют различным видам человеческой деятельности. Во время совершения намаза верующий, стоя по направлению к Кибле, произносит аяты (высказывания Корана) и прославляет Бога — Аллаха

Благотворительность (закят) — обязательная милостыня, которую мусульманин выплачивает один раз в год. С помощью закята общины поддерживают бедняков, нуждающихся, должников, людей, оставшихся в чужой земле, воинов, ведущих джихад, сборщиков налога, укрепляют сердца желающих обратиться к вере, выкупают пленников

Соблюдение поста (Рамадан) — все мусульмане должны воздерживаться от принятия пищи и любой жидкости, курить, заниматься сексом и делать внутренние инъекции от рассвета до захода солнца. Не соблюдают пост: болящие, дети, путешественники, женщины (беременные, кормящие и во время менструации). Человек, самовольно нарушивший пост, должен совершить покаяние и накормить бедняков

Паломничество (хадж), которое каждый правоверный мусульманин должен совершить хотя бы один раз в жизни. Хадж требует финансовых и физических затрат, однако приносит пользу и совершившему его паломнику, и всему обществу. В программу хаджа входит посещение Мекки, Каабы, горы Арафат и долины Мина

Михаил Заиканов

Хороший мусульманин

Хороший мусульманин

Можно быть одновременно и хорошим мусульманином и хорошим европейцем
Tariq Ramadan

Тарика Рамадана называют «мусульманским Мартином Лютером Кингом». Журнал Time в 2000 году внес его имя в список 100 выдающихся новаторов XXI века. В 2006-м он получил титул «европеец года» в категории граждан неевропейской национальности. Некоторые считают его интеллектуальным лидером для 15 миллионов мусульман Европы и превозносят как проповедника «евроислама». Другие клеймят как скрытого идеолога терроризма, лицемера и опасного исламиста.

Для западного мира, зашуганного страшилками о терроризме, монополизированном мусульманами, 46-летний Тарик Рамадан — харизматичный интеллектуал в белоснежной рубашечке без галстука — настоящий подарок.

Мусульманин египетских кровей, родился в Швейцарии, преподает в Оксфорде, пишет книги, является советником правительства Британии по вопросам радикализма и политики в отношении мусульманской молодежи.

На хорошем английском со сладким французским акцентом Тарик рассказывает в вечернем телешоу о том, как модернизировать ислам, вывести мусульман из загонов национальных меньшинств и превратить в полноценных европейских граждан, чтобы их не боялись и они не пугались.

«Да, можно сказать, что я проповедую „вестернизацию“. Но я не отступаю от универсальных принципов своей религии. Я всего лишь стараюсь не смешивать ислам с традициями мусульманских стран».

Дедом Тарика Рамадана был знаменитый египтянин шейх Хасан аль-Банн, основатель реформистского движения «Братья-мусульмане» (1928), которое мечтало построить новый мир на постулатах шариата и, само того не желая, стало «матрицей» для современных исламских фундаменталистских течений. Отсюда вышли и «Аль-Каида» и ХАМАС.

Отец Тарика Рамадана Саид Рамадан занимался созданием исламских центров в Европе. Когда дед Тарика был убит (1949), а «Братья-мусульмане» запрещены в Египте (организацию обвинили в покушении на президента Насера), то отец Рамадана, заочно приговоренный к трем пожизненным заключениям по обвинению в измене родине, эмигрировал в Швейцарию. В 1962 году в Женеве родился Тарик.

Младший из шести детей в семье, Тарик был назван в честь арабского военачальника Тарика-ибн-Зияда, завоевавшего Испанию в 711 году. При этом сам Тарик Рамадан неоднократно отказывался от любого соотношения своего имени с деятельностью движения «Братьев-мусульман», хотя память деда чтит и пользуется его именем для установления контактов в исламском мире.

Самое удивительное, что при такой вовлеченности отца в политические исламские движения Тарику дали светское образование. Он учился в обыкновенной швейцарской школе, поступил в Женевский университет, где изучал философию, литературу и социологию. Параллельно много путешествовал: Латинская Америка, Индия, Африка, он даже провел один месяц с тибетским Далай-ламой. Прочитал полное собрание сочинений Достоевского и написал диплом о человеке, который сказал, что Бог умер, — о Фридрихе Ницше.

В интервью Рамадан часто рассказывает, что быть мусульманином в Европе во времена его молодости было тяжело.

«Чтобы оставаться „хорошим“ мусульманином в Европе, требовалось держаться за свои пакистанские или североафриканские корни. Для меня это представлялось большой сложностью».

С одной стороны национализм, с другой стороны неприятие диаспорой. В 24 года он женился на швейцарской учительнице Изабель, с тех пор у них родилось четверо детей.

Жена приняла ислам, и семья переехала в Египет, где Тарик изучал философию в одном из самых древних и авторитетных исламских университетов мира Аль-Ажар в Каире. Тут-то Тарик и осознал, что ислам — его философия, но культурой он европеец. С тех пор, подобно дервишу, Рамадан кочует по всему миру, пропагандируя идею «вестернизации» ислама.

В своей книге «Мусульмане Запада и будущее ислама» (2004) Рамадан пишет, что светские ценности Европы согласуются с исламом: «свобода, к которой призывает европейская светская идеология, как принцип уже много веков назад утверждена в исламе», поэтому европейские мусульмане не должны замыкаться в своих гетто. Рожденные в Европе мусульмане должны получать европейское образование и участвовать в европейской общественно-политической жизни, чтобы содействовать распространению ислама. Несмотря на то что подобная открытость может привести к смешению культур, необходимо отличать историческую национальную культуру от вечной религии. Например, в Коране не сказано, что женщина должна молчать в тряпочку, просто так, к сожалению, принято в арабской традиционной культуре. Женщинам надо дать свободу и наложить мораторий на применение предусмотренных шариатом телесных наказаний.

«Арабская культура — это еще не культура ислама. Не бойтесь перестать быть арабами, бойтесь перестать быть мусульманами!»

Агентство Financial Times признало его книгу «Посланник: смысл и значения жизни Мухаммада» лучшей книгой 2007 года. В ней Рамадан описывает Мухаммада как доброго и мудрого человека, просветителя, прекрасного отца и мужа. Человека не меча, но мысли. То есть пытается донести до читателя, что если Мухаммад — символ ислама, то ислам — это религия любви и здравого смысла, а не войны и террора.

Вообще читать труды Рамадана не просто (он написал более 30 книг). Не просто потому, что бороться с зевотой нужно уже на десятой странице переливания из пустого в порожнее. Веселее смотреть его телепрепирания на youtube.com с президентом Николя Саркози. В целом, риторика Рамадана выглядит вполне безобидно, тем более удивляет количество его врагов.

В 1995-м Тарику Рамадану отказали во въезде во Францию (потом, правда, разрешили). Самыми жесткими противниками Рамадана на Западе являются как раз французские секуляристы, стремящиеся ограничить возрастающее влияние мусульман в стране. (Франции в ближайшее время грозит стать первой по численности мусульман европейской страной.) Его обвиняли в связях с «Аль-Каидой». Журналистка Каролин Фурест написала злобную книгу об исламской угрозе под названием «Брат Тарик».

В 2003-м году Рамадана обвинили в антисемитизме, после того как он опубликовал в газете «Ле Монд» статью, где осуждал французских интеллектуалов за поддержку политики государства по отношению к Ираку и Израилю. На его беду, все перечисленные французские интеллектуалы оказались евреями.

При этом именно к Франции Рамадан дышит особенно неровно. С конца 90-х он собирал в неблагополучных пригородах Лиона (а национальные гетто во Франции образуются именно в пригородах) молодых мусульман на дискуссии-проповеди и конференции, убеждая быть ближе к европейской культуре. В Лионе находится исламское издательство, где он напечатал свои книги и выпустил большинство аудио-проповедей (поскольку Тарик Рамадан считается духовным лидером, то подобно многим имамам распространяет кассеты со своими выступлениями, они очень популярны во Франции и бывших французских колониях в Африке).

«Меня считают опасным во Франции, потому что я говорю людям: „Будьте гражданами этой страны!“ К мусульманам до сих пор относятся как к инопланетянам, я им говорю: „Идите и голосуйте на выборах!“»

Его называют двуликим Янусом, обвиняя его в том, что к Западу он поворачивается модернистским лицом, а к Востоку — реакционным. Противники ислама утверждают, что его истинная цель вовсе не европеизация мусульман, а исламизация Европы. С другой стороны, многие мусульмане недовольны его деятельностью, обвиняя в предательстве взглядов дедушки. С третьей стороны «мусульманские модернисты», стремящиеся «адаптировать» ислам к нынешним условиям, считают Рамадана «слишком консервативным». Сам же Рамадан сокрушается, что он слишком «европейский» для мусульман и слишком «исламский» для Запада.

В любом случае его подход предлагает мирную альтернативу, что для Европы (и не только для нее), где проблема иммиграции рассматривается как угроза, очень актуально. Поскольку многие из иммигрантов исповедуют ислам, то ощущение угрозы переносится на религию.

«Против нас ведется „психологическая война“. Нам задают одни и те же провокационные вопросы: про джихад, про отношение ислама к женщинам, про демократию — и мы вынуждены говорить, что террор это не ислам, диктатура — это не ислам, угнетение женщин — тоже не ислам. От нас все время требуют объяснений, и в результате мы говорим много о том, чем ислам не является. Надо рассказывать людям, чем он является, а не наоборот».


В 2004-м Тарика Рамадана не впустили в США (не дали визу, несмотря на то что он был приглашен на год преподавать в университет Нотр-Дам штата Индиана). Запрет на въезд в США не снят до сих пор из-за подозрений его связей с ХАМАСом (которые так и не доказаны). Впрочем, также Рамадану запрещен въезд в Тунис, Саудовскую Аравию и на землю его предков — в Египет, ибо для многих мусульман он — предатель ислама

Полина Фомина

Исламская анкета

Редакция «Прочтения» обратилась к своим авторам и героям с небольшой анкетой:

  1. Как вы считаете, христианская цивилизация скоро погибнет под «валом ислама», сохранит свою силу или останется лишь в резервациях?
  2. Стоит ли, защищаясь от агрессивной исламизации, уповать на светские законы или надо делать упор на возрождение Христианской Церкви?
  3. Или жизнь важнее религий? Коль скоро мир постепенно становится мусульманским, не следует ли принять ислам и уже изнутри стараться делать его толерантнее?

Павел Крусанов, Петербург

1. Кризис зачастую идет на пользу угодившему в него. Ислам давит не потому, что внезапно окреп, а потому, что чрезвычайно ослабло христианство. Кризис сидит внутри него, как изнуряющая организм бацилла. Однако, переболев краснухой, организм выходит из немощи окрепшим, так как исподволь обрел к краснухе иммунитет. Сегодня христианство ослаблено господствующей идеологией потребления и стяжания, поскольку душа потребителя — по природе своей язычница. Христианам запрещено заниматься ростовщичеством, а между тем банковская система, построенная на передовых кредитных схемах, теперь — гордость «цивилизованного» христианского мира. Если христианство выработает иммунитет к бацилле потребления, оно обретет незыблемость. Испытывая гонения, впадая в ничтожество, уходя в катакомбы, религия очищается и закаляется. И расцветает, когда общество начинает исповедовать идеологию служения и жертвенности.

2. Цель человеческой жизни — спасение души. Идеальное государство должно строиться по законам, которые максимально способствуют реализации этой цели. Поскольку христианский мир покоится в лоне христианской традиции, то законы государства в этом мире должны основываться на Божьих заповедях. Это раз. И два — индивидуальный рецепт: если тебя страшит исламизация — воцерковляйся. А если не желаешь — не ной по поводу своих страхов. Свято место пусто не бывает — в обезлюдевших храмах расстелют коврики магометане и окрестные жители выкинут свои будильники, которые заменит им призыв муэдзина.

3. Бесовские речи ведете, товарищ, да хранит вас Аллах, если, конечно, Христос не будет против.

Андрей Степанов, Петербург

1. Никакой христианской цивилизации давно нет, есть музеи с крестами на крышах и нянюшкины сказки в глубинах душ. А веры нет ни у кого, даже у попов, потому что вера жива до тех пор, пока руководит поступками. Вы можете представить себе батюшку (пастора, кюре), который, как встарь, идет в поле просить у Бога дождя и при этом берет с собой зонтик? Зато вообразить такого муллу — проще простого. Речь идет не о войне христианства и ислама, а о противостоянии людей, у которых давно нет ничего святого (правила морали не в счет), — людям, у которых есть только святое. При сохранении нынешних условий победа будет, конечно, за исламистами. А как скоро и каким путем — откуда мне знать? Ну, скажем, как у Е. Чудиновой в романе «Мечеть Парижской Богоматери»: через 40 лет, путем введения шариата в Европе большинством голосов. Последующая участь неверных прописана в Коране, и будет она горька: заставят гной гассяк кушать уже на Земле. Правда, все эти предсказания — всего лишь линейное прогнозирование, которое еще ни разу в истории не совпало с реальностью. На самом деле мы не можем знать, что случится даже завтра.

2. Никто из членов Христианской Церкви воевать за веру уже никогда не пойдет, и на сильный приток оглашенных в постиндустриальном веке надеяться глупо. «Уповать» же на светские законы — значит решиться на свертывание европейской демократии: не пускать понаехавших и потихоньку прижимать толерантность. При сильном противостоянии в обществе это быстро приведет к диктатуре. Не хотелось бы. Надежды, связанные с экономической победой, — дескать, нефтяные фонтаны в арабских странах рано или поздно иссякнут, золотые унитазы продадут за долги, вот тогда посмотрим, кто кого, — тоже несостоятельны. Агрессия идет не от шейхов, они и так сговорчивы, а от народа простого и нищего, которого меньше не станет. В общем, в глобальной перспективе, кроме китайцев, действительно надеяться не на кого. А если Азия нам не поможет, то остается вступить в сговор с шайтанами, гулями, ифритами и джиннами как последними союзниками Запада.

3. Упаси Аллах! Такие штуки проходят только с беззубыми, одряхлевшими тоталитарными режимами, но никак не с агрессивной силой на подъеме. Я думаю, что такой «агент», засланный в исламский мир, через год-другой забудет о своей миссии, обзаведется женами и детьми и станет правовернее своего имама. Дети его вполне могут оказаться фундаменталистами, а внуки — террористами. Реальной перспективы тут нет. Но вообще Штирлиц в совете муфтиев — хороший литературный сюжет.

Владимир Лорченков, Кишинев

1. Мне кажется, что в этом вопросе лет 10-20 как все напутали. Буду распутывать на свое усмотрение. Отвечу только на первый вопрос, так как правильный и исчерпывающий ответ на него предполагает, что других вопросов больше не возникнет.

Во-первых, христианская цивилизация всегда была сильнее исламской.

Для этого достаточно выйти из инета, переполненного коллективной истерикой националистов, и почитать учебник истории. Европа делала мусульман и так и этак. За очень редкими исключениями на короткий период (Испания — мавры, Балканы — Османская империя). Европейцы, а не мусульмане захватили три четверти мира. Европейцы, а не мусульмане колонизировали Африку, Америки и Австралию и отпочковали туда свою цивилизацию. Европейцы, а не мусульмане создали ТНК и управляют миром. Это европейцы и их детища — «золотой миллиард». Эксплуатация мира белыми продолжается.

Во-вторых, христианская цивилизация не умерла.

Ислама боится только Европа в лице интеллектуалов. Боится не потому, что мусульмане верят в Аллаха, а европейцы — в Бога и вот Аллах в этом веке как-то прибавил. Европа интеллектуалов боится мусульман, потому что те ВЕРЯТ. Когда ты веришь, умирать легче и многие вещи потому — проще.

Европа интеллектуалов не верит ни во что. Это не страшно. Они дегенераты и вырожденцы. Я видел одного такого в «Культуре» по «Евроньюс». Мудак лет 60, с лыжной почему-то шапочкой на голове, говорил, что бабушка его родом из Одессы, вино он пьет французское, а паштет жрет польский, сам он итальянец, поэтому тырыпыры. Потом он… запел. «Калинку», кажется. После чего сказал: «Мы все одна семья». Этот фрик — собирательный образ европейских «интеллектуалов». Таких сейчас выдают за Европу. Нет. В отличие от них 90 процентов населения Европы — простые люди, чей образ мышления не очень отличается от мышления их предков XV-XVIII веков. Ну, разве что электрическим чайником теперь пользуются. А так — все те же.

Предприимчивые, жестокие, с набором ценностей того самого христианского мира (конкретно в Иисуса как Сына Бога при этом верить не обязательно).

Да, европейца пока заткнули. Это делают те самые ТНК — языками европейских интеллектуалов внушающие населению Европы муру про мультикультурность, — просто потому, что ТНК выгоден раб цветной. Он дешевле в разы. При этом ТНК будут поддерживать мир цветных рабов в нищете. Всегда. Если раб цветной позволит себе слишком много, «европейский интеллектуал» по приказу заткнется и белому населению Европы дадут немножечко воли. Чем это закончится, яснее ясного. Очередной европейской колонизацией мира. И тогда пелена спадет, камлание прекратится и все поймут, что араб едет в Париж не за шариатом, а ОТ него. И что араб в меньшинстве. И что европейцы всегда… см. пункт первый.

О какой «победе ислама» в такой ситуации можно говорить?

Настя Глазанова, Иерусалим

1. Когда «скорострельность матки» обеспечит господство ислама на земном шаре, внешний противник в лице Запада потеряет для мусульман привлекательность ввиду своей слабости и они переключатся на внутренних врагов. Кроме того, фактор этнической принадлежности не менее силен, чем религиозный. До физического уничтожения христиан не дойдет, но дань в какой-то форме платить, возможно, придется. А жить будем бок о бок.

2. Упор нужно делать на здравый смысл и секулярную этику. С бандитами не брататься. Себя в обиду не давать. И вторую щеку не подставлять. Добро должно быть с кулаками, справедливость — на местности, а не на том свете.

3. Не следует.

Игорь Бондарь-Терещенко, Харьков

1. Если считать резервациями души верующих, то христианство, по сути, оставалось там всегда. И никакие пертурбации с цивилизациями, государством и тем более государственной церковью ему не угрожали. С другой стороны, упомянутые институции, владея информационным резервом, всегда старались взять приступом сию цитадель духа, дабы удержать власть над разумом верующих. Над разумом, повторяю, но не над душой. Наверное, фишка с «угрозой ислама» — это очередная попытка посеять смуту в сердцах. Вряд ли России стоит бояться подобных вещей. Ведь и первая власть в лице Владимира Путина, помнится, предложила сделать обрезание исламским радикалам, да так, «чтобы у них уже ничего не выросло», и четвертая в лице одиозной Анны Козловой мечтает о России, в которой русское бы победило. Мол, в кабаках «станут подавать щи, вареные бураки и рыбьи молоки», а самым ходовым вариантом будет «раскормленная на парном молоке да хлебе душистом белесая, безбровая баба, тронутая на всю голову, с большим православным крестом».

Что же касается угрозы ислама на Украине, то народ здесь всегда воевал на стороне то ли национальных меньшинств, то ли пресловутых лиц кавказской национальности: исламистов Чечни, правоверных христиан Грузии. Очевидно, срабатывает личный колониальный опыт Украины. Здесь не Россия, здесь турок любят, хоть запорожцы воевали с ними и даже войны выигрывали. Но баб своих тем не менее в тылу врага оставляли — как Роксолану в султанском гареме — чтобы потом воспевать.

2. Уповать на светские законы не стоит, ибо за ними всегда кто-нибудь стоит: агрессивный или не очень, уже подрезанный первой властью или еще нагло крышующий продажу опиума для народа, то бишь банальной исламской наркоты. Высокое начальство всегда охотно жертвует на храм, но вряд ли это возрождает Христианскую Церковь — скорее всего, обеспечивает жизнь уже тамошнего начальства. Что же касается защиты от «вала ислама», то, помнится, в девяностых Данила Багров в фильме «Брат», поигрывая револьвером, скомандовал этому валу: «Бежать!» С тех пор в России что-нибудь изменилось? Разве что вид оружия.

3. Принятие ислама, буддизма или иудаизма нынче носит характер модной фишки. На Украине, например, с исламской культурой «модно» заигрывают такие «письменники», как Сергей Жадан, Павел Вольвач, Олег Соловей. В их стихах налицо и «Осенний хадж», и «Предчувствие джихада». Но все это вовсе не для того, чтобы сделать ислам толерантнее в глазах общественности, а из чувства любви к фронде, провокации. Ну, и наперекор российскому соседу, боящемуся «вала ислама» больше, чем родного «христианского» начальства.

Михаил Гундарин, Барнаул

1-3. Мысли об исламско-китайской опасности здесь, на Алтае, кажутся уж настолько несвоевременными, что даже начинаешь недоумевать: а почему, собственно? Мусульманский Казахстан, вот он, рядом, а там и до Средней Азии рукой подать. Опять же и с Китаем есть общая граница — пусть и не шире, чем горная тропа через труднодоступный перевал.

Видимо, дело в том, что ни о каком ваххабитстве в Казахстане и речи быть не может в силу мощи светского назарбаевского режима и самого характера казахского народа (не говоря уж о значительном проценте русских, живущих там). Да и приграничный Китай «не настоящий» — автономный округ, населенный монголами и их близкими родственниками.

Но вернее все же иное. Противостояние христианства и ислама (о китайцах речь впереди) в сибирской провинции неактуально потому, что и христианства-то здесь — как идеологической основы повседневной жизни — особо не ощущается. Православная церковь возможностью влиять на жизнь соотечественников не обладает. Государство — от губернатора до клерка райадминистрации — всемогуще. Что ж, здесь Восток, пусть и восток России. А Восток и Запад — это противостояние до или поверх ислама и христианства.

Что такое жители Сибири сегодня и чем они были, по сути, всегда? Прослойкой, мешающей физическому проникновению на огромные территории «не нашего царя людей». Сибиряки — тот самый живой щит «между монголами и Европой» (кстати, на Алтае раскапывают многочисленные и богатые скифские гробницы, что делает совпадение с блоковским текстом пугающе полным).

Однако идеологическое проникновение Востока шло все эти два-три столетия неостановимо. Щит не столько пробит, сколько разъеден коррозией. И теперь католически-протестантская Европа внушает сибиряку либо ужас, либо неприязнь (в зависимости от темперамента) — там все чужое. Неизмеримо далекое и территориально и ментально. Шукшинские «чудики» в европейских интерьерах непредставимы. Равно как и в трудолюбивом китайском муравейнике. А вот в средне-азиатском кишлаке — вполне.

Это вовсе не значит, что сибиряки отпали от православия. Просто идеологией повседневной жизни Сибири давно уже стала усредненно-восточная. Исламско-буддистско-синтоистско-христианская, если подбирать конфессиональные аналоги.

Что касается местной интеллигенции, в утешение и поддержку ей дан миф о России, способной переварить любую культуру и любых представителей этой культуры. Разложить таинственным своим ферментом на вполне усвояемые составляющие. Изжога, конечно, гарантирована — но в историческом масштабе несмертельная.

При этом к коренным обитателям Востока сибиряки относятся скорее неблагосклонно. К среднеазиатам — с превосходством, к китайцам — с подозрением. С оттенком великолепного презрения к тем и другим, не допускаемым к высотам местной социальной иерархии. Вполне касается это отношение и поисков женихов-невест. Ассимиляция в ближайшей перспективе невозможна. Кровь смешиваться отказывается, почва — боюсь, что уже стала общей. Но было ли когда-нибудь иначе?

И только ли о Сибири можно сказать такое сегодня?

Ира Коган, Петербург

1. Тут встает вопрос реальности самой христианской цивилизации. Современное общество, исторически принадлежащее к христианству, настолько далеко отошло от основ религиозной морали и этики, что о его гибели под каким-то специальным влиянием говорить не приходится. Христианская цивилизация прекрасно погубит себя сама.

2. Я не нахожу исламизацию агрессивной. В бытовом смысле. Она не более агрессивна, чем активная деятельность братьев-мормонов, болтающихся по Невскому проспекту кришнаитов или свидетелей Иеговы, которые стучатся в двери квартир. Никто и никогда не приглашал меня перейти в ислам. Какими спецсредствами можно возродить Христианскую Церковь и зачем? Кажется, в ней все уже давно просчитано и проплачено.

3. В этом смысле, я, как и уважаемый автор статьи, скорее ближе к даосизму. Мир не станет мусульманским. Победят китайцы)))

Андрей Кулик, Екатеринбург

1. Да, ислам набирает силу, но христианская цивилизация, думаю, не погибнет. Агрессивные исламисты не могут построить нормальное цивилизованное общество, но при этом любят пользоваться благами цивилизации (мобильная связь, самолеты, компьютеры, суперсовременное оружие, в конце концов). До каких-то пределов разгулявшись, они будут вынуждены умерить свой пыл. Если христианский мир и погибнет, то вместе с мусульманским — в результате глобальной ядерной катастрофы. А так — будем сосуществовать.

2. Защищаться надо, в первую очередь опираясь на светские законы, конечно. Если в удостоверении личности должна быть фотография, лицо человека, то ты, дорогой правоверный исламист, либо не оформляй документ и пребывай вне закона, либо все-таки сними свой платок и продемонстрируй лицо сначала фотографу, потом паспортисту, а при проверке документа — пограничнику, полицейскому etc. А подъем христианства возможен только стихийный, я не верю тут в кампании и лозунги. Если европеец почувствует давление мусульман, которые его окружают, он сам придет в церковь (не обязательно к Богу — но в церковь как в объединяющий центр). У меня в Германии живут друзья-меннониты, церковь для них организует и турпоездки, и просмотр футбольных матчей, и празднование детских дней рождения… Мои друзья — люди религиозные, но в их общине есть немало немцев, переселившихся из России и почувствовавших себя одиноко. Церковь стала тем местом, где их поддержали. Вот и коренные европейцы, а не переселенцы, скоро почувствуют, где их поддержат, вокруг чего надо объединяться.

3. Если же христианский мир капитулирует и скажет: да, пожалуй, в исламе что-то есть, это молодая динамичная религия, давайте ей отдадимся и расслабимся — тогда нам кранты. Но я надеюсь, такого все-таки не случится.

Елена Некрасова, Петербург

1. Смена христианской цивилизации мусульманской предполагает наличие границы между культурами. Мы же в лучшем случае способны констатировать наличие в непосредственной близости от самих себя людей иной культуры. Чужих. А под определение «Чужой» у нас в равной степени подпадают как евреи (свои собственные), так и пришлые — мусульмане и европейцы. Причем разные модификации «Чужих» часто друг на друга наслаиваются. Так, после смерти Чингиза Айтматова в комментариях на одном из российских сайтов можно было прочитать: «Слава Богу, одним жидом стало меньше». Принадлежность к исламу никак не выделяется среди других свойств «Чужих» — внешних особенностей (жгучие брюнеты), финансового благосостояния («огромные» деньги, заработанные на наших рынках) и тем фактом, что «Чужие» родились за пределами европейской части России (понаехали тут). Подтверждает это и бытовое отношение к грузинам, которых «Наши» относят к категории «Чужих», несмотря на то что они — православные христиане. Как мы, живущие между Востоком и Западом, определим для себя, что наша культура замещается чужой, если даже не понимаем, что эти «Чужие» из себя представляют?

2. Как эту проблему решает Западная Европа, которая сталкивается с проблемой «Чужих» в куда больших масштабах? Та же Франция, где сувенирами у Эйфелевой башни торгуют только чернокожие парни, а смотрители в музеях — сплошь индийцы. Но, несмотря на то что эмигрантские кварталы периодически полыхают, а в школах запрещено ношение хиджаба, французы хотя бы делают попытку отрефлексировать для себя существование «Чужого». Снимают кино, пишут книги, задумываются над проблемой интеграции. На последнем Каннском кинофестивале Золотую ветвь получил фильм Entre les murs (в российском прокате «Класс»), где показан год из жизни учителя, преподающего французский язык детям эмигрантов. Фильм поставлен по книге Франсуа Бегодо — реального учителя из неблагополучного эмигрантского района Парижа. А в 2006-м вышел киноальманах «Париж, я тебя люблю»: там город любви представлен местом, где арабские женщины нянчат французских детей, оставив своих в детском саду, а веселые чернокожие парни умирают у подножия знаменитых памятников. Что-то я не припомню, чтобы российский фильм или книга рассказывали про эмигрантские Москву или Петербург.

3. Ислам, как и христианство, подвергается внутренней трансформации. Так, что даже если мы и примем ислам, то окажемся в неоднозначном культурном пространстве. В пространстве ислам light, где арабские женщины являются главными клиентками дорогих бутиков, а в Абу-Даби собираются открыть филиал Лувра. А в фильме «Париж, я тебя люблю» суровые азиатки носят прическу как у Амели…

Иван Шипнигов, Москва

1. Геополитика в обывательском понимании — вещь довольно занятная. Смотришь телевизор, вроде бы что-то меняется, а потом смотришь — так ничего ж не изменилось. Чтобы христианская цивилизация погибла или осталась лишь в резервациях, нужно или внезапное и невероятно мощное потрясение (война), или много-много лет борьбы на невидимом фронте. Войны не будет. Зимы тоже не будет. Те, кто должен, бдят и не допустят, вы первый канал гляньте вечером как-нибудь. Очень серьезные все лица. А что до состояния умов — вряд ли человек, всю жизнь проживший в Европе, интеллигент, христианин, буржуа (еще много есть таких чистых красивых слов) захочет обратиться в ислам и всю свою цивилизацию сделать мусульманской. Для этого нужно какое-то мощное потрясение основ, а его не будет — в XXI веке сильные мира сего денег уже пожалеют.

2. Побудем идеалистами: одни верующие пусть тихонько ходят в свой храм, другие пусть мирно ходят в свою мечеть, а пропащие атеисты пусть сидят дома и медленно пьют водку. Конечно же, никогда нельзя противопоставлять одну религию другой. Можно спорить о чем угодно, кроме религиозных и национальных вопросов. В мясо живое пальцем не надо тыкать. Только светские споры, вопли, возгласы и крики. Только светские. Не надо костров.

3. У Глеба Самойлова есть строчка: «Мир не резиновый, куда же свалить». Простенько прозвучит, но все же: мир никогда не станет полностью мусульманским, совсем китайским, невероятно русским или захватывающе американским. Веяния, течения. Снова цитата: «…люди, как всегда, убрали содержательную часть и оставили один пиар» (пелевинский богомол из «Зала поющих кариатид»). Радикально мир изменится лишь после конца света. Мир всегда будет оставаться разным, диким и неправильным, с кучей стран, множеством религий и морем глупости. Просто иногда приходит мода.

Дмитрий Калугин, Петербург

1-3. Мне кажется, вопрос «Погибнет ли христианская цивилизация под „валом ислама“, сохранит свою силу или останется лишь в резервациях?» звучит как-то слишком уж по-обывательски. Как будто ты вечером пьешь пиво и смотришь по телевизору бокс, гадая, кто кого положит и в каком раунде. Особенно интересна доказательная база (если только все это принимать за чистую монету, а не псевдолитературный стеб): какой-то социолог написал, кто-то где-то слышал, сам не видел, но говорят. Нагнетая страхи, легче всего попасть в мейнстрим — наше общество сейчас слишком психопатично, его и так до смерти запугали. Ведь кто такой обыватель? Это человек, который всего боится. Что небо упадет на землю, если в Москве пройдет гей-парад, что деньги скоро отменят, а пенсию будут выдавать нефтью, что кругом одни кавказцы, которые насилуют по углам белых девушек, а американцы готовят в России переворот. И все наперебой стращают, пугают — политики, православные, наци, просто сумасшедшие и мало ли еще кто. Вся эта мобилизационная риторика свидетельствует только об одном — что нет политической постановки самого этого вопроса. В конечном счете от того, как он будет поставлен, во многом зависит, так сказать, будущее христианской цивилизации. Да и что такое теперь христианская цивилизация? Квакеры, методисты, адвентисты седьмого дня, пятидесятники — это сюда? Да ладно, бог с ними, с сектантами. А православные и католики? Смогут ли они договориться, чтобы хоть вместе сходить в крестовый поход? Ага… как же. В России вообще не умеют обсуждать религиозные проблемы. Вплоть до начала XX века Церковь даже не хотела думать о существовании религиозного инакомыслия. Никогда не видела в иноверцах собеседников. Русская интеллигенция, грезившая о том, что будет сеять доброе-вечное для какого-то непонятного будущего, также ничего не смогла предложить конкретного, поскольку наивная вера в силу общечеловеческого добра не работает, когда речь идет о конфессиональных различиях. И вполне симптоматично, что русскую литературу, этот рупор русского гуманизма, вообще никогда не интересовали ни мусульмане, ни евреи, а всегда только индивидуальные религиозные поиски, за которыми скрывалось глухое недовольство официальной Церковью и стремление свалить куда подальше от всех проблем. Может быть, из-за этого нынешнее поколение, да и предыдущее, принудительно воспитывавшиеся на этой самой литературе, вспоминает о своей религиозности и «слезе ребенка», только если надо кого-то загнобить. Поэтому следует перестать быть обывателем и начать мыслить политически. Не пугаться, а искать формы совместного существования. Дать права мусульманским общинам и защищать собственные. Принимать законы, а не плодить слухи.

Александр Секацкий, Петербург

1. Христианская Церковь в Европе может сохранить, точнее говоря, вновь обрести свою силу лишь в том случае, если сначала окажется в резервациях, а об этом мусульмане уж наверняка позаботятся. Не исключено, что придется вернуться к временам катакомбной церкви, к изначальному определению церкви-экклесии, данному Иисусом: «Где вас трое соберется во имя Мое, там и Я среди вас». Когда-то победила именно религия гонимых, религия малых сих: похоже, приходит пора возвращаться к истокам. Впрочем, нынешние европейцы едва ли способны на это.

Сегодня главные надежды христианства связаны с Латинской Америкой, успешно противостоящей исламизации. Только латиносы на сегодняшний день сохранили подлинную веру — в чем-то дикую, смешанную с остатками языческих культов, но абсолютно живую — а это важнее всех теологических изощрений.

2. Как раз упование на светские законы, которыми руководствуется современное служебное государство, и привело к существующему положению вещей. Сегодняшние государственные структуры Европы в значительной мере уже являются марионеточными: молча, стыдливо, они все чаще выполняют волю контрколонизаторов — активного, сплоченного меньшинства. Что же говорить о скором будущем, когда меньшинство станет большинством? Вот в Греции закон запрещает строительство мечетей — но, во-первых, мусульманская община все равно растет, а во-вторых, при каждом удобном случае остальные государства-члены ЕЭС критикуют греков за недемократичность и варварство…

Делать упор на возрождение Христианской Церкви? Ну да. Но как ты себе это представляешь? Вот, собрались законодатели и решили: а не сделать ли нам упор на это самое возрождение? Смешно. Храмы пустуют, мечети полны правоверных, и изменить это может лишь состояние духа. Выродившееся служебное государство покинуто духом окончательно и безвозвратно, а возврат к имперской государственности Европе не светит — цивилизованная общественность никогда этого не допустит. Ее представители, левые интеллектуалы и дальше будут упражняться в сочинении партитуры погребального звона над экзистенциальными принципами собственного бытия.

3. Тезис «нет ничего важнее человеческой жизни» является самой краткой и точной формулой духовной капитуляции. Цивилизация, в которой этот принцип торжествует, обречена. Что же касается неофитов, принимающих ислам, то они делают это отнюдь не в поисках толерантности, а по прямо противоположной причине — убегая от всеобщего равнодушия к тому или иному духовному выбору, от ереси всепрощенчества, поразившей христианский мир и оказавшейся намного губительнее, чем ересь богоборчества.

Полумесяценосный поход

Полумесяценосный поход

О победе мусульман над христианами

Тему номера («Прочтение №1 2009») — «Вал ислама» — мы позаимствовали у Сергея Гандлевского. Из стихотворения, в котором лирический герой находит на парижском кладбище скромную могилу Владислава Ходасевича:

Покойся здесь, пусть стороной пройдут
обещанный наукою потоп,
ислама вал и происки отчизны —
охотницы до пышных эксгумаций.

Отчизна пока вроде на прах Ходасевича и впрямь не претендует и вряд ли соберется (разве что поэты такими стихами подскажут идею). А вот вал ислама может запросто и не пройти стороной. Не факт, что мусульмане, составив большинство в Европе, сохранят христианские кладбища. «Мы уже несколько раз сталкивались с ситуацией, когда мусульмане, получив территорию под свое кладбище — что само по себе совершенно законно, потому что каждая религиозная община имеет право на свое кладбище, — требуют заменить на этом кладбище землю, потому что там де могут лежать нечистые останки христиан», — цитирует «Эксперт» Ульриха Шлюэра, экс-мэра одного швейцарского городка.

Это, заметим, происходит задолго до «большинства». Будущие хозяева Шара уже сегодня ведут себя все более, гм… скажем так, уверенно. А мы — нет.

Что должен был сделать президент Путин, когда глава Совета муфтиев РФ шейх Равиль Гайнутдин «не исключил, что в будущем мусульмане могут поставить вопрос о введении в стране поста вице-президента, которым был бы представитель исламской общины»? Должен был напомнить как следует, что в светском государстве такого рода разговоры чреваты, — а дальше должны были бы последовать соленые слова, на которые Путин иной раз очень даже горазд. Но промолчал Путин.

«Сатанинские стихи» Салмана Рушди не изданы во многих странах (в том числе в России) потому, что содержание книжки не устраивает мусульманскую общину. В прошлом году представители данной общины бросили зажигательную бомбу в дом Мартина Риньи, владельца издательства Gibson Square, собравшегося печатать роман Шерри Джонс «Жемчужина Медины», посвященного Аише, жене Мухаммада (сама сочинительница полагает, что книга прославляет пророка и Аишу, но мало ли что она полагает).

В Индонезии, кажется, едва не засадили британскую учительницу, которая позволила назвать ученику Мухаммадом своего плюшевого медвежонка. Нет, это было в какой-то другой мусульманской стране. В Индонезии трех женщин осудили на три года каждую, сочтя «развлекательные программы» о мировой культуре, которые они проводили с детьми, попыткой обратить детишек в христианство. Неизвестно, что произойдет с этими несчастными в тюрьме, но не сажать их было нельзя: «общественность» пообещала, что сожжет всех троих в случае оправдательного приговора.

«Полиция и специальные службы располагают сведениями, что фундаментализм и молитвы ненависти обычны в большинстве мечетей…», «Молодежные ассоциации, действующие как организации прикрытия для „Братьев-мусульман“, крайне популярны…» — докладывает исследующий проблему еврочиновник.

Подобные факты из информационного потока — о чем прекрасно известно любому читающему этот текст — можно черпать горстями. Всякий без труда добавит еще много раз по стольку же. Некое немецкое социсследование гласит, что с середины восьмидесятых мусульмане перестали уступать дорогу встречным пешеходам. Мой личный опыт (я много времени провожу в Германии) этого не подтверждает, но, возможно, потому, что я человек крупный и (на вид) крепкий. Вообще же социологии приходится верить. Ислам шагает широко и довольно скоро может пришагать к мировому господству.

Не могу сказать, что мне чем-то не нравится исламская религия. Я ее, для начала, не очень хорошо знаю. Обилие баснословных мудрецов и прекрасных орнаментов свидетельствует скорее, что религия это богатая, а Коран — книжка великая. Сильно смущают, конечно, эти «верные-неверные», джихад и чаяния о мировом исламском государстве. Но и тут: отчего-то кажется мне, что, укрепившись политически, а главное, обеспечив свой контингент надлежащим количеством баранины и хлеба, ислам вполне способен быть мирной религией, нормально сосуществующей с любыми другими. Радикалов любая устойчивая система естественным образом отторгает.

Нам, однако, не повезло попасть под самое начало «вала». Под, так сказать, период первоначального накопления. Буйство молодой силы, агрессия молодецкого опьянения. Возглавляют все это дело пассионарии-полумесяценосцы, исповедующие методологию 11 сентября. Потом оно, может, и перемелется — изрядно перемолов при этом нас. Так что на нынешнем этапе исламизация мира для христиан, несомненно, опасность.

В том, что мусульмане победят, сомнений, увы, не особенно много. За них, во-первых, «улица». Миллионы-миллиарды людей одновременно нищих и верующих: против такого коктейля лома не изобрести. Во-вторых, за них — если с нами сравнивать — демография. Романист Владимир Шаров где-то хорошо пошутил, что главная сила, движущая историю, это скорострельность матки, то есть не пошутил.

За нас — ничего. Мы как боевые единицы почти ничтожны. Европа, форпост христианства, расслабилась до того, что работать не хочет, куда там воевать. Здесь довольно одного примера — английских моряков с фрегата «Корнуолл», которые весной 2007-го сдались в плен иранским коллегам. Капитан морской пехоты объяснил, почему сдались, не приняли бой: «Мы же могли потерять жизнь!» Немыслимое, конечно, происшествие для военного человека. А лондонский адмирал, командующий ВМС, назвал своих моряков почему-то не ссыкливыми мудаками, а украшением флота. Это, напоминаю, флот Британии — по всем понятиям, цвет христианского воинства. Так что тему войны можно не продолжать.

Остается надеяться, что обойдется миром, что мусульманское владычество настанет спокойной ползучей сапой? Вот в Берлине здания Новоапостольской церкви продали мусульманским общинам, сейчас их превращают в исламские центры — не сразу собственно в мечети, но это дело времени. В общем, мечети в наших храмах и наши храмы в мечетях — штука нередкая, полно такого по всему миру. Но тут символ — в Берлине, в наши дни! Часть публики возмущенно воет. Часть (в том числе священники) говорят, что лучше продать мусульманам, чем супермаркету. А что — как раз цивилизованная светская операция, в рамках рынка, надежда на то, что не все европейские ценности ислам разрушит: зачем ту же банковскую систему, например, рушить, если она работает? А насчет храмов — так из-за недостатка верующих и денег по Германии могут закрыться 10 000 (десять тысяч) христианских церквей. Не только воевать некому, но и верить некому. Жаловаться, то есть, логичнее на себя, чем на мусульман.

А себе задавать вопрос «что делать?». Ну, будь я русским царем, я бы всерьез подумал об ускоренном растворении в Китае. Во-первых, в результате он все равно всех в итоге победит: в силу процитированного выше «закона Шарова». Во-вторых, субъективно мне Китай как-то ближе ислама. В-третьих, если повести дело заранее и с умом, то можно, скажем, запускать китайцев в Россию при условии принятия православия (китайцам примерно по-барабану, что принимать), а через православие внедрять в них какие-то наши ценности, чтобы грядущее китаеобразное человечество имело в себе какой-то от нас перетекший ингредиент. Уже, правда, бежит министр, шепчет, что православие в нынешней организационной обертке нужно бы поостеречься куда бы то ни было внедрять, а вон и другой министр бежит, кричит, что я не понимаю, что китайцы-то по степени небрежения к личности кому угодно двести очков дадут… да и пустые все это мечтания.

Реальный мой личный ответ — в традициях умеренной русской интеллигенции. Сеять в меру сил разумное и вечное, веря, что семена дадут всходы. Согревать энергией добра — докуда добьет — ближних и не самых ближних, вне зависимости от того, какая пыхтит в них религия. Добро далеко не всегда вызывает ответное добро, но шанс, во всяком случае, есть.

Вячеслав Курицын

Доминик Сурдель, Жанин Сурдель. Цивилизация классического ислама (La Civilisation de L’Islam Classique)

  • Перевод с фр. В. Бабинцева
  • Екатеринбург: У-Фактория, 2006
  • Переплет, 544 с.
  • ISBN 5-9757-0083-3
  • 10 000 экз.

Сразу отмечу: книга «не для всех». Это не столько популярное, сколько научное издание, причем фундаментальное. И потому потребует от читающего если не специальной подготовки, то хотя бы интереса к другой культуре. А она того заслуживает…

Много ли об исламе знает средний европеец? Не слишком. В основном на уровне штампов: верующие склонны к радикализму, женщины бесправны, нельзя есть свинину и употреблять спиртное, восточные сладости, шаурма, «тысяча и одна ночь», джинны… А главное, такое представление не дает знания и понимания людей той культуры, которая рядом. Причем не только географически, но и генетически.

Исламская цивилизация на 622 года моложе христианской. Отсчет формально ведется с проповеди Мухаммедом новой Веры. Но насколько она новая? На самом деле, ее фундамент — в иудаизме и христианстве. Тем интереснее сравнить развитие трех версий одних и тех же догм о Боге-Творце и его взаимоотношениях с людьми. А эта динамика лучше всего отражается в культуре, которая, в широком смысле слова, представляет собой мир материальных и духовных ценностей, созданных цивилизацией. Серия «Великие цивилизации», в которую входит и данное исследование, как раз ориентирована на решение этой задачи.

По мере чтения книги можно открыть и с удивлением для себя, обывателя, обнаружить, что средневековый классический ислам изыскан и уж никак не примитивен. Пусть там не пили пива, зато там, в отличии от христианства, были бани и алгебра, кофе и античная философия, дошедшая до Возрождения лишь благодаря арабам (христианские фанатики в свое время сожгли языческие тексты).

Очень интересно и поучительно провести параллели (с поправкой на 622 года, поскольку ислам моложе) с христианством. И читая о нем можно отметить идентичность шариата и домостроя, крестовых походов и джихада… Корни-то одни… Какой-то сейчас год по Хиджре? 1384-й от Рождества Христова, который упоминается в Коране как «Мессия, Иса, сына Марьям, что будет славен в этой и будущей жизни и среди приближенных Господа» (Коран, 3:40-41).

Так вспомним это время в христианстве. Жанна д’Арк жила, как раз тогда тамплиеров только разгромили… Средние или Темные Века… Правда, у крестоносцев и инквизиторов не было таких технологий. Но это — детали. А по сути — идентичность. Корни-то одни — оформление просто разное. Читатель, взгляни…

Алексей Яхлов