Часы остановились

Премии Андрея Белого исполнилось 30 лет. Хватит?

Мне многажды доводилось называть Премию Белого «лучшей» и «главной»; основания для такой оценки, собственно, налицо и сейчас.

Во-первых, это «экологически чистый продукт»: премия возникла при самиздатовском журнале «Часы» для моральной поддержки неподцензурной словесности.

Во-вторых, у нее внятная и славная концепция — отмечать «инновационную» литературу.

В-третьих, хотя состав рулящих неоднократно менялся, премию практически всегда присуждали (и присуждают) люди вменяемые и высокопрофессиональные, чего ни об одной другой отечественной литературной награде сказать невозможно.

Кривулин, Драгомощенко, Гройс — три первых лауреата, ангела-храни-теля проекта: эти имена задали планку, и, хотя серенькие присуждения бывали, куда без них, низко планка никогда не опускалась.

В последние годы, однако, решения белого комитета (жюри так называется) все чаще вызывали недоумение. Я его публично не высказывал: «родную» (я не только давний поклонник «Белого», но и недавний лауреат) премию шпынять не хотелось. Но сегодня совпали два повода: присуждение, во-первых, юбилейное, а во-вторых — какое-то запредельно нелепое.

Сплошные заслуги

Бесспорна одна позиция: труд, свершенный переводчиками и издателями первого большого русского издания Целана. Остальное сильно смущает. Нет особых сомнений в квалификации пушдомовского академика Лаврова, но что же новаторского в его в высшей степени традиционалистских трудах? При чем тут Андрей Белый?

Вопрос лукавый: понятно при чем. Белый — герой Лаврова, а у премии юбилей, а решение символическое. Ладно, в честь юбилея можно и символическое. Но ведь тут тенденция: скажем, не так давно лауреатом «гумисследований» стал Роман Тименчик с толстой книжкой про Ахматову. Книжка хорошая, набитая материалом, как гранат вкусными алыми штучками. Одна незадача: в ней нет интеллектуального усилия, «соображений», а есть лишь родосская усидчивость: надо же столько переписать (да если и отсканировать) чудных советских цитат из «Литературной газеты». Поклонники Тименчика объясняют, чего в цитатнике новаторского: вот сколько, дескать, комментариев, больше, чем основного текста, так одно в другое хитро переходит, что непонятно, что чего комментирует. Современно! Примерно такими же словами я пиарил роль комментария в постмодернизме на страницах той же «Литгазеты» в начале девяностых годов. И уже тогда понимал, что не так уж оно и современно, что прием этот двадцатым веком использован уже как следует во все щели. А уж считать это современным сегодня… Вот именно что без комментариев.

Вот вовсе вопиющий пример: в шорт-лист текущего года записали очередной том еще более трудолюбивого Евгения Добренко. Спора нет, его многостраничные исследования из года в год «вводят в оборот» тонны (хотел написать разнообразных, но одумался) советских материалов. Но нет и спора, что работает Добренко в соответствующем своему предмету жанре соцреалистического бу-бу-бу, а на новаторство и сам не претендует.

В «прозе» победил Александр Секацкий, священная петербургская корова. Секацкий и для меня корова, и, увидав шорт-лист, я прежде всего удивился, что Секацкий до сих пор белой премии не имел. Видимо, тому же удивились и решили опомниться члены комитета. Полупрозу, подобную победившей (пусть и не в жанре романа), Секацкий сочиняет давно, мог быть премирован за нее эн лет назад (как и за философию — по гуманитарной номинации). Ощущение, что Секацкому просто отдали старый долг. Ничего, может, дурного, если забыть, что в шорт-листе присутствовали без малого гениальные и именно что остросовременные тексты Линор Горалик и Андрея Сен-Сенькова. Напомню, что свой авторитет Премия Белого заслужила именно умением углядеть новое в новом, награждениями грядущих, а не состоявшихся классиков.

«Поэзию» на сей раз поделили. Основным лауреатом представляется православный декадент Сергей Круг-лов, и «православный декадент» тут не ирония, а попытка в двух словах представить стиль этого действительно великолепного автора. Но к нему почему-то решили пристегнуть Владимира Аристова, человека достойного, поэта заслуженного и «состоявшегося» уже эдак с четверть века назад. На Аристова, как и на Секацкого, ворчать не станешь, если не заметить, что даже в шорт-лист не попала Алла Горбунова, самая яркая дебютантка последних лет. Вообще, «делить» премию без крайней необходимости — признак слабости жюри. А какова была крайняя необходимость? Верно: больше ведь не будет повода дать Аристову, а надо бы дать!

Таким образом, почти все (исключая Круглова) премии-2008 вручены за так или иначе понятые «заслуги», за выслугу лет, за правильные глаза. Для работы комитета это — стыдный провал. А для премии — знак глубокого кризиса?

Девальвация эксперимента

Есть концептуальный затык: что ныне считать новаторством? (В этой главке я буду рассуждать только о «худле»: за свежими гумисследованиями давно не слежу, остановившись где-то на «новом историзме».)

Новаторство в литературе — это либо окно, прорубленное ловким ударом сразу в область Чистого Духа, он же Бездна (аналог в изобразительном искусстве — «Черный квадрат»), либо «эксперимент». Про Чистый Дух опытным путем догадались, что ловко — не прорубается. «Волшебного слова» не существует: не проканали ни символистские пурпурные затененные сверхвоссиянности, ни крученыховские дырпырщуры. Чистый Дух достигается долгим тяжким трудом в самых что ни на есть традиционных формах. Взять Дона Хуана с его Кастанедой: тщательная погоня за Чистым Духом оформлена в седом жанре незамысловатого репортажа.

Что касается «эксперимента», то он просто конечен, как спички в коробке. Если вновь сравнить с артом, невозможно радикальное искусство, ибо попробовали уже все: и говно ели, и мальчика в живот целовали. То же и с литературными выкрутасами: фокусничество имеет, похоже, предел. Тем более нынче, когда к свободному формотворчеству присоединились миллионы интернет-пользователей, в принципе не скованных представлениями о традиционных-нетрадиционных формах. Если иной белый номинант, выписывающий в стишок газетные заголовки (желательно без запятых и прописных букв), полагает, что занят творчеством, то делающий то же самое блоггер просто разлекается, и у него потому выходит занятнее.

Была такая побасенка: если многим обезьянам дать многия пишущыя машины, то рано или поздно одна из них напечатает «Войну и мир».

Результат есть, хотя и в младших жанрах. Фразы «Афтар жжот», «Первый нах» и «Тема ебли не раскрыта» — они же появились «по ходу» и по приколу, вне зоны литературных амбиций. Тем не менее они именно литературно великолепны: по ритму, точности, по истинно пушкинской легкости. Скажем, у хорошего писателя Пелевина фраз такого уровня нет.

Я это не к тому, что «новое» невозможно. Вот поэт Родионов — «новое»? Вроде как да. Что он делает? Он орет рэп про приключения пьяных мудаков на московских окраинах. Ингридиенты все ветхие (желтая кофта с синей блузой, интерес к судьбе маленького чела), а результат вполне инновационный.

Запомнилась (цитирую по памяти) хорошая фраза Ильи Кукулина, что в «новом» интересен не сам эксперимент, а стоящие за ним поиски жизнеспособных модусов конкретного человечьего бытия. Тот же Родионов, разумеется, не «новое» делает, а чисто интересуется живыми окровавленными модусами. Но в самом «духе» Премии Белого велика как раз идея эксперимента, башни из слоновой кости, авангардного жеста, причудливого коктейля «серебряного века» с андеграундом семидесятых. Очевидно, дух премии вступает в противоречие с духом эпохи. И проект буксует.

Недавно один из нынешних руководителей премии сообщил, что актуальным для «Белого» сейчас является противостояние рыночному мейнстриму. Тоже такое высказывание… о многих концах. Я понимаю, что давать «нашу» премию Акунину — дело избыточное, но, положа руку на сердце, а член на жопу (как удачно выразился кто-то из безымянных сетевых шутников), Акунин — куда больший новатор, чем недавние прозолауреаты Юрий Лейдерман и Эдуард Лимонов. И вполне себе новаторский роман Павла Крусанова «Укус ангела» — самое коммерчески успешное его произведение.

Зеркало треснуло

Когда пишут о премии, всегда сообщают, что материальный ее фонд — 1 рубль (плюс еще водки наливают и яблоко дают). Фонд рубль, а авторитет — огого! Но вот утек куда-то, кажется, этот самый легендарный авторитет. Решения уходят в песок. О Премии Андрея Белого перестали появляться аналитические статьи. То есть — совсем. В лучшем случае газеты дают список лауреатов: с одной стороны, их можно понять, широкий читатель не знаком со словосочетанием «Сен-Сеньков»; в былые годы, однако же, хотя бы минимальные комментарии появлялись.

Еще грустнее, что работа премии не обсуждается в блогах социально близких граждан, заинтересованных лиц. В среде распространения авторитета. Это ведь вовсе кранты. Узколицый Неврастеник переживает за «Букер» и «Большую книгу», как за собственную таксу, а о Белом — молчок. Радужный Культуртрегер язвит по поводу одной там новообразованной премии, а о Белом ни звука. Жизнерадостный Волосатик остроумно шутит про Круглова и Аристова: им по 50 копеек и по пол-яблока!

Да и сами организаторы будто не совсем всерьез относятся к своему детищу. У премии, скажем, нет своего сайта; «вэб-представительством» является страничка в «Журнальном зале». Можно и так, разумеется. Но в отчетном году на этой страничке не только шорт-листа не выкладывали, не только положения и состава комитета там нет — там и итогового решения не появилось. На официальной страничке!

Что же получается — наигрались?

Что делать?

Вопрос, как всегда, самый сложный. Прикрыть лавочку в честь 30-летия, красиво уйти «непобежденными» — выход разумный, но не самый интересный. Интереснее, конечно, реорганизация, перезапуск-переформатирование, но не знаю, насколько комитет понимает необходимость перемен.

Во всяком случае, белой затее следует иметь в виду, что у нее могут появиться конкуренты: другие премиальные проекты, ориентированные на новаторство, нерыночность, неформатность и пр. Одна такая премия, в общем, уже возникла (пока предельно нелепая, но, возможно, только «пока»). Проект другой мне самому довелось недавно обсуждать — в пьяной компании и безответственно; ветер, однако, дует в ту же сторону. Не сомневаюсь, что этими двумя легкомысленными примерами дело не ограничится.

Время, сцуко, не умеет стоять стоймя.

Премия Белого-2008

«Проза»: Александр Секацкий, роман «Два ларца, бирюзовый и нефритовый»

«Поэзию» поделили книги Владимира Аристова «Избранные стихи и поэмы» и «Зеркальце: Стихи 2003-2007 гг.» Сергея Круглова

«Гуманитарные исследования»: Александр Лавров, «Андрей Белый. Разыскания и этюды»

«За особые заслуги в развитии русской литературы»: Татьяна Баскакова и Марк Белорусец, составители и переводчики тома Пауля Целана «Стихотворения. Проза. Письма»

Вячеслав Курицын

Чайна-тайна

Мусульмане сильны числом, но есть на свете сила, которая гораздо мощнее. Автор, наблюдая за своими лондонскими однокурсниками, пришел к выводу, что в результате все равно всех победят китайцы

Вэн снова не придет выпивать: «голова разболелась». Но могла бы не врать, все и так знают — либо читает, либо спит. Ее крохотная комната в общаге заполнена посылками с китайской едой и книжками на английском. Как и я, она учится в Вестминстере — одном из самых многонациональных университетов Лондона, но, в отличие от меня и большинства студентов из других стран, она действительно учится.

Университет — фон. Суть жизни — развлечения: американцы и австралийцы усердно облетают недосягаемую ранее Европу, европейцы пускаются во все тяжкие, представители развивающихся стран постепенно социализируются и привыкают расслабляться. Только как всегда многочисленные китайцы редко поднимают головы от учебников.

Как в действительности зовут Кэролл, никто не знает. И знать не хочет — тут много азиатов с американскими и европейскими именами, так удобней. Кэролл из какой-то далекой китайской провинции, про которую никто и ничего не слышал. Она, в свою очередь, ничего не слышала про большинство остальных стран. Еще она не в курсе, что такое душа: утверждает, что главная религия ее страны (коммунизм, а не буддизм) никакой души не предполагает. То, что Кэролл попала сюда, для нового поколения китайской молодежи не подвиг, но нечто героическое в этом все-таки есть. В ее семье вообще никто не выезжал за границу, а единственная фраза, которую мама способна произнести на английском, — «Да здравствует Мао!». Таких семей за пределами мегаполисов в Китае все еще миллионы, но и своих кэролл — увеличивающиеся десятки тысяч.

Янг закончил в Китае какой-то вуз, потом немного трудился, потом родители отправили его сюда. Впервые работая в одной группе над проектом, большую часть времени мы с пакистанцем Вака, корейцем Шоном и венгеркой Адрианной тратим на то, чтобы объяснить ему, чего от нас хочет преподаватель. Преодолев языковой барьер, сталкиваемся с другим, пока непреодолимым: Янг отказывается понимать, что значит «придумать самому», а не «сделать как велено». Поэтому мы вынуждены «придумать» и «повелеть». На втором проекте уже проще — снова пришлось переводить с английского на английский, но технологию «придумывания» он уже освоил.

Тарик Сабри, доктор философских наук из Марокко, на лекции о глобализации говорит, что Китай ведет правильную политику: внуки тех, кто сегодня сидит с нами в аудитории, будут «настоящими профессорами», а не просто носителями степеней. Класс переживает очередное похмелье и, забыв о всякой толерантности, громко смеется. Китайцы молчат. Они не обиделись, просто еще не успели забить все сказанное в электронные переводчики, без которых они как без воздуха. Не то чтобы их английский настолько ужасен, просто им где-то внушили, что они должны понимать каждое слово. И соответствующим образом начинили устройства: на английское f*** электронная машинка выдает 10 изумительных переведенных на китайский выражений: f*** a duck, f*** you Charlie. В японском и корейском переводчиках такая лексика не встречается.

Через два дня у нас групповая презентация — что-то вроде доклада. Вэн настаивает на том, чтобы все подробно обсудили план ее выступления. Это в принципе правильно. Но народ отмахивается — кому на тусовку, кому в кино, кому в музей. Поэтому ей предлагают просмотреть книги по теме и самой про все догадаться. В три часа ночи в общаге отключается интернет и все проверяют почту, звонят по скайпу домой, совершают покупки на ebay, сидя в круглосуточной библиотеке. Вэн тоже там. Ничего не покупает и никому не звонит. И вправду читает все книжки.

Презентация проваливается. Все подготовились плохо, но именно часть Вэн оценили ниже всех. Она плачет и обвиняет преподавателей в несправедливости. Те утешают и пытаются объяснить, почему подробное чтение конспекта не является выступлением и что означают слова «обобщать» и «анализировать». Они знают, что к следующему разу Вэн уже поймет, по каким схемам проводится и то и другое. Преподаватели любят китайцев за трудолюбие — качество, которое все реже можно встретить у представителей других национальностей.

Среди иностранных студентов-магистров тут не принято говорить об учебе и излишне напрягаться. Все спокойны и знают, что с таким дипломом на родине, где бы она ни находилась, они не будут иметь особенных проблем. Конкуренции на рынке труда все меньше. Главное, чтобы в работе не было брака, а таланта и выдающихся результатов ни от кого не ждут. В Китае иначе: хорошая работа — привилегия немногих, а потому учеба — борьба, в которой они медленно, но верно набирают силы, — их много, и все они усердны.

К концу года китайцы уже почти забывают про свои переводчики, имеют хорошие оценки и начинают принимать уклад местной жизни. Совсем скоро они вернутся на родину и будут жить в империи, «над которой никогда не заходит солнце». Потому что, пока все играются, они работают.

Александра Катина

Проглотить пластинку

В провинции Синьцзян, «китайской Чечне», мусульманскому общепиту запретили закрываться на время поста, а мусульмане, как известно, не едят днем во время священного месяца Рамадан

На стене главной мечети в синьцзянском городе Урумчи алеет объявление: «Выполняй политику организованного и планируемого паломничества!» Китайские власти покусились еще на один из пяти столпов ислама: запретили предпринимать хадж — паломничество в Мекку — в индивидуальном порядке. Группы для хаджа формируют только из мусульман, достигших 50 лет, «любящих страну и законопослушных». В отдельных районах провинции Синьцзян в мечетях запретили принимать людей из других регионов, исполнять музыку и призывать людей соблюдать пост. Местной администрации рекомендовано, «используя положительные методы воздействия, убеждать мужчин сбрить бороды, а женщин снять вуали». Имамы не могут обучать Корану частным образом, изучать арабский язык можно только в правительственных школах, при этом переводы смыслов и толкований Корана должны быть официально одобрены. Религиозное образование разрешено только с 18 лет.

Такими темпами через 10 лет в Синьцзяне просто не останется никакой религии.

В Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР) живет около 20,5 миллиона человек. Его населяют 47 национальностей, наиболее многочисленные из них уйгуры — чуть больше 10 миллионов (55%). Практически все уйгуры являются мусульманами. По приблизительным оценкам, общая численность уйгуров во всем мире составляет до 22 миллионов человек. Помимо уйгуров, в Китае проживает китайскоговорящая мусульманская община хуэ (около 20 миллионов человек). Они живут на северо-западе Китая и никаких запрещающих предписаний типа введенных в СУАР не получили.

Уйгуры — один из древнейших тюркоязычных народов Центральной Азии. Они относятся к европеоидной расе с незначительной монголоидной примесью, исповедуют ислам, вытеснивший в XIV-XVII веках шаманство, манихейство, христианство и буддизм.

СУАР — территория, на которой исторически живут уйгуры — называется еще Восточным Туркменистаном. В древности у уйгуров была своя цивилизация. Но к 1759 году маньчжуро-китайские войска захватили Восточный Туркменистан и назвали его Синьцзян (что в переводе с китайского означает «Новая граница»).

СУАР обладает богатейшими природными ресурсами, составляющими (по китайским оценкам) 80% всех природных запасов страны. Здесь сосредоточены крупнейшие запасы газа, угля и нефти, сравнимые с нефтяными полями Саудовской Аравии. Еще Мао говорил: «Китай скорее согласится отдать Пекин, нежели Синьцзян».

Перетасовать этнические карты — известный оккупационный прием. С начала 1950-х началось переселение китайцев в Восточный Туркестан. Число этнических ханьцев, проживающих на территории Синьцзяна, возросло с 4% в 1949 году (образование КНР) до 40% в настоящее время. В начале 90-х активизировалось уйгурское сепаратистское подполье. Начались восстания и теракты. На данный момент существует несколько сепаратистских организаций экстремистского толка.

Пекин заявляет, что уйгурский ислам и сепаратизм понятия тождественные, среди уйгуров преобладают «три зла»: терроризм, сепаратизм и религиозный экстремизм, поэтому китайцы вынуждены принимать «превентивные меры в борьбе против международного терроризма». Недавно власти Китая обнародовали список и фотографии восьми человек, подозревавшихся в намерении совершить теракты во время летних Олимпийских игр. Все подозреваемые — уйгуры. После закрытия Олимпийских игр китайские правоохранительные органы арестовали более 1000 уйгуров, в том числе около 160 детей, все они признаны членами террористической группировки «Исламское движение Восточного Туркестана».

Раз в два-три года СМИ называют Синьцзян «китайской Чечней». За последний год всплесков особого интереса не случилось — Тибет «затмил» Синьцзян. Обозреватели и не обещают уйгурам пристального внимания Запада. У них нет оратора типа тибетского Далай-ламы, да и, будучи мусульманами, уйгуры после 11 сентября никак не могут рассчитывать на симпатии западных СМИ. Между тем правозащитники типа Human Rights Watch включают СУАР в свои ежегодные отчеты о самых долгосрочных этноконфессиональных конфликтах, где власти используют борьбу с терроризмом для ущемления прав и свобод коренного населения.

Согласно одной из легенд, две тысячи лет назад бумагу изобрел вовсе не великий китаец Чай Лунь, а некий раб из Восточного Туркестана. Когда об этом доложили императору, тот сказал: «Если рабы узнают, что один из них сделал столь великое открытие, они слишком много возомнят о себе». Император приказал сохранить в тайне имя раба, а самому изобретателю придумал «почетную» смерть. На острой золотой пластинке была выгравирована благодарность императора за выдающееся открытие. Раба заставили проглотить пластинку, и он умер.

---

Со времени включения СУАР в состав Китая уйгуры восставали более 400 раз. В середине 1940-х им даже удалось, не без поддержки СССР, провозгласить Восточно-Туркестанскую Республику. Но просуществовала она лишь до 1949 года. Когда у власти оказался Мао Цзэдун, Кремль решил не раздражать нового союзника: «неожиданно» все правительство Восточного Туркестана в полном составе погибло в авиакатастрофе, когда летело на переговоры из Алма-Аты в Пекин

Полина Фомина

От чистого сердца

1 апреля Гоголю исполнится 200 лет

Уже в декабре в Белгородском Пушкинском музее прошла графическая выставка «Н. В. Гоголь: от портретов к „Портрету“»! Белгородский литературный музей проводит так называемые «музейные уроки» для школьников средних классов под названием знаменитой гоголевской пьесы «К нам едет ревизор» (именно так сформулировано в сообщении belfm.ru).

А вот в Екатеринбурге сроки установки памятника Гоголю до сих пор неизвестны. В Украинской национально-культурной автономии уральской столицы отмечают, что на изготовление монумента нужно больше средств, чем планировали. А средств пока тю-тю, как-то не так запланировали, и к юбилею точно не появится, а потом, надо верить, само рассосется. Может, и к лучшему.

В Красноярске двухсотлетие писателя стало темой ледяного парка в Ленинском районе. Это правильно! Одной из главных скульптурных композиций на елке возле ДК имени 1 Мая была ледяная горка «Вечера на хуторе близ Диканьки». Не обошлось и без костюмированной «Сорочинской ярмарки».

В высококультурном Челябинске грядет театральная декада «Гоголь на сцене челябинских театров»: «Женитьба» в ТЮЗе, «Игроки» в Камерном и «Панночка» в НХТ, выставка кукол спектакля «Мертвые души», конкурс миниатюр народных самодеятельных театров. В Краеведческом музее откроется выставка чиновничьего и поместного быта гоголевской эпохи, а юные поэты проведут встречу в кнайп-клубе «Буквари». Гоголю было бы крайне отрадно заглянуть в кнайп-клуб, да, может, он с небес и заглянет.

В Твери на юбилярах сэкономили: детский творческий конкурс «И строчка каждая рисунком хочет стать» посвящен одновременно 200-летию Николая Гоголя и 240-летию баснописца Крылова. «В конкурсе могут принять участие тверские школьники 8-16 лет. Работы должны быть посвящены героям произведений Н. Гоголя и И. Крылова. Они могут быть выполнены в любой технике, будь то рисунок, скульптура, паспарту и так далее».

Премьер президента России  В. Путин, губернатор В. Матвиенко, видный политик В. Тюльпанов, музыкант М. Шостакович, актриса Е. Боярская и прочие медиа-персоны выступили в жанре «и так далее»: на рождественских плясках в СПб то ли раскрасили, то ли просто подписали «гоголевские» («Хата», «Плетень», «Метель») картины, намалеванные местными художниками (чьи имена не скрываются, их можно обнаружить на сайте spbcarnival.ru). Картины эти, бодро позиционированные как «картина Путина», «картина Матвиенко», были проданы благодарным бизнесменам за нереальные миллионы. Ничего тут плохого нет, любые тинторетто и церетели имели подмастерий, и какой-нибудь Илья Кабаков не сам выпиливает лобзиком свои концептуальные каркасины. Авторство: понятие юридическое. Занятно, что авторам раздали не разных подмастерий: 25 из 31 работы вышли из-под одной кисти, что, конечно, есть решение сугубо халтурное. Ну да ладно: три звезды — честь им и хвала — рисовали сами: Сергей Шнуров, Ульяна Лопаткина и Анна Нетребко.

Важно вот что: верховная власть в проекте «Гоголь-200» упомянутым экшеном пока ограничилась. Потому в пустоту вопиют деятели культуры, желающие выгнать из библиотеки на Гоголевском бульваре в Москве библиотеку и учредить там музей Гоголя (хотя в библиотеке есть вполне милые мемориальные комнаты), потому не опоясываются улицы флажками с носатым профилем (как было то при двухсотлетии Пушкина), потому не поет Н. Басков избранные места из «Мертвых душ», и все это очень приятно.

Общественность отмечает и отметит юбилей любимого автора как умеет, без державной опеки. В Белгороде умеют по-своему, явно от чистого сердца, Леонид Парфенов обещал к юбилею четырехсерийный фильм, и это тоже будет от чистого сердца. Каждый из нас может созвать друзей на квартирник «Бал у городничего», друга на разборку «Кто у кого свинью увел» или подругу на перфоманс «Старосветские помещики».

Украинские коллеги суетятся, переводят Гоголя на украинский, уподобляясь его персонажам, заменяют в текстах «русский» на «казак»: молодцы, коллеги, и над ними мы посмеемся без малейшего зла.

Иван Желябов

Из жизни человечка-огуречка

Ирина Прусс — журналистка, заведующая отделом социологии и психологии журнала «Знание — сила»

— Смотри, наклонные палочки — это дождь. А если нарисовать коробочку и сверху вот такой треугольник — будет домик. Ну, давай, что ж ты только бумагу изводишь…
Папа разочарованно вздыхает и снимает малыша с колен. Нет, художника из него не получится. Ну и ладно, может, юристом станет…

Малышу очень не хочется разочаровывать папу, он старается. Потом спросит у психолога, попросившего нарисовать человечка, или всю свою семью: «А мне как рисовать: как учат или как я сам рисую?»
«Как я сам рисую» — это спонтанный детский рисунок, излюбленное занятие всех детей мира от трех до десяти-двенадцати лет. Занятие, которое очень многое может рассказать психологу.

Могло бы рассказать и родителям — если бы они понимали этот странный язык детства.

В поисках системы координат

Ребенок тяжелый, руки слабые, а двигаться надо. Он усиленно двигает попой, потом, подняв голову, оглядывается, видит стул, будто прикидывает на глаз расстояние, опускает голову и… катится. Перекатываясь со спины на пузо и снова на спину, добирается до стула, цепляется за него и пытается встать. Подтянулся. Встал. Победно оглядывается вокруг. Хочет идти, но пока страшно оторваться от стула.

Минуточку, еще раз: поднимает голову, видит стул, будто прикидывает на глаз расстояние… Будто или в самом деле? Эта кроха действительно умеет на глаз определять расстояние? Во всяком случае, он докатился ровнешенько до ножек стула, не ударившись ни об один из попадавшихся по дороге предметов и не ошибаясь в направлении движения.

У маленького человека явные проблемы с координацией движений, когда нужно самому есть кашу (с грудью таких проблем не возникает), собирать с пола рассыпанные пуговицы, застегивать кофточку, нарисовать круг. Дело не только в вестибулярном аппарате, но и в самой координации в пространстве.

Но перед тем, как совершать все эти героические деяния (представьте себе, каково это проделывать первый раз в жизни!), их необходимо «прокрутить» в голове. То есть координация в пространстве должна появиться у малыша много раньше, чем проявиться в движениях. Дети с ней рождаются, как с глубинными универсальными структурами речи, которые позволяют им так быстро научиться говорить, а потом — увы! — исчезают. Как хватательный рефлекс или загадочное умение плавать, которое тоже исчезает, и ребенка с муками, преодолевая страхи перед водой, приходится учить заново?

Мы очень мало знаем о том, что заложено в мозгу младенца, который не может нам ничего рассказать. Предположения и эксперименты были самые разные. Например, выяснили, что грудной младенец ясно различает голос матери среди других звуков. Совсем фантастическим кажется предположение, подтвержденное экспериментами американских психологов, что младенец в том же капельном возрасте прекрасно различает геометрические формы и может по-разному реагировать на квадраты, треугольники, круги.

С формами известно одно: дети различают их много раньше, чем цвет. Хотите — убедитесь сами: покажите ребенку красный треугольник и попросите его принести вам «вот такие штуки». Он с удовольствием будет выбирать для вас из кучи разноцветных пластин разной формы красные, синие, зеленые треугольники, но ни разу не притащит квадрат, прямоугольник или круг.

Это легко понять: форма предметов жизненно важна для того, чтобы двигаться между ними или манипулировать ими. Цвет — понятие культурное и его осознание, различение приходит с освоением культуры: не зря цвета наделены совершенно разными символическими смыслами в разных культурах — у нас на похоронах все будут шокированы белым платьем вдовы, а в Японии — черным. Говорят, любой выпускник японской средней школы способен различить двести с лишним оттенков цвета и назвать каждый из них, а у нас… сосчитайте сами. Значит, можно жить и с семью цветами радуги (и даже с тремя цветами светофора), вроде бы не вредит здоровью, хотя сильно обедняет впечатления от внешнего мира.

Но попробуйте представить себе, что правы другие психологи, считающие, что ребенок рождается без всякого представления о том, где низ, где верх, где право, где лево: пространство чудовищно разнообразно, хаотично, размазано вокруг вас без всякой внутренней структуры и организации. Закройте глаза и попытайтесь отрешиться от всего, что вы знаете, чувствуете, приписываете пространству. Откройте и посмотрите вокруг. Страшно?! Может, это и есть главное ощущение малыша, одинокого и потерянного в огромном и непонятном мире?

Мы видим, как справляется с такими проблемами малыш на практике, в движении: умиляемся его тщетным попыткам перешагнуть через порог, восхищаемся умением быстро передвигаться по пересеченной множеством предметов местности квартиры — сначала ползком и на четвереньках, потом держась за стены и разные предметы и, наконец, громко, победно топая по коридору. Эти впечатления в основном связаны с двумя самыми важными для нас достижениями малыша: умением ходить и первыми словами. Мы практически не замечаем, что параллельно он осваивает пространство вокруг себя множеством других способов. К трем годам в них входит рисование.

Доказательства собственного бытия

Еще вчера ребенок пытался копать карандашом, катать его по столу (работа с формой предмета) и был совершенно равнодушен к его способности оставлять след на бумаге. Сегодня он склонился над листом и самозабвенно водит по нему карандашом, зачарованно разглядывая результат и требуя, чтобы вы разделили его восхищение.

Он обнаружил, что может с помощью карандаша оставлять свой след, лишний раз засвидетельствовав то, что он существует.
Маленькому человеку очень важно получить максимальное количество доказательств своего существования — это одна из серьезных проблем, о которых взрослые не догадываются. Если его не замечают, если о нем забыли — может, его больше вообще нет на свете? Времени для него не существует, отвлеклись на секундочку — отвлеклись навсегда, все равно (вы только представьте себе весь ужас этого). И он ищет вещественные доказательства своего бытия: вот кроватка, вот тарелка, они принадлежат только ему — и значит, он есть. Был нетронутый лист, но он взял карандаш и… видите? Он на самом деле есть, иначе кто же оставил после себя эти прекрасные извилистые линии?!

Карандаш помогает решить еще кучу столь же важных, вполне экзистенциальных — но заодно и чисто практических проблем. Ему еще предстоит ответить на некоторые философские и практические вопросы: что есть низ и верх в масштабе листа, что есть прямая и как ее согнуть. Пока ребенок не умеет вовремя остановиться, прекратить действие, оно у него только частично произвольное, а то и вовсе стихийное: начал линию и тащит ее сначала по бумаге, потом по столу, по стене — через весь коридор, и только входная дверь, может быть, его остановит.

Край — отдельная проблема: практическая и экзистенциальная. Граница между своим и чужим, которая одновременно пугает и притягивает. По ту сторону пропадешь: «Не ложися на краю. Придет серенький волчок и ухватит за бочок. И утащит во лесок». Но хоть глазком заглянуть туда так хочется! Проблема края, границы между своим и чужим пространством постоянно обыгрывается в народных сказках и прибаутках: про черную курицу, которая спала на завалинке (вне безопасного пространства дома и двора), и была за то схвачена лисой, про мальчика-с-пальчика.

Карандаш стремительно ведет линию прямо к краю листа — сладкий ужас — но у самого края линия делает петлю и быстренько уходит в глубь освоенного пространства. Ребенок восторженно смотрит на папу: победа! А папа, снимая мальчика с колен, разочарованно тянет: ну что ж ты, я же тебе показывал, как рисовать домик…

Первый период художественного творчества официально называется «каракули». Взрослые порой приписывают им высокий философский смысл: «Это он изобразил время», «Нет, развитие. Видишь — по спирали», «А может, просто дым?». Но малыш пока не знает, что такое дым, время и развитие. Он действительно решает некоторые координационные и философские вопросы: пытается структурировать пространство, организовать его по каким-то своим принципам, ощупывает его границы и пробует, что получится, если за них вылезти. Пытается остановить движение карандаша, то есть управлять своим собственным движением, сделать его произвольным. Хочет наконец-то получить настоящий круг — пусть кривой, косой, но обязательно замкнутый. Надо вернуться в ту точку, с которой начал, а это, оказывается, большое искусство.

Почему именно круг? Ну, во-первых, к трем годам координация движений развивается настолько, что он впервые может вернуться в исходную точку. К тому же многие американские психологи считают, что ребенок стремится передать первое сильное впечатление маленького человека от материнской груди. Правда, психолог Джон Дилео показал, что дети на искусственном вскармливании, растущие в приютах, с тем же упорством пытаются нарисовать круг.

Во всяком случае, только когда из спутанного клубка каракулей рождается кривой, но все же явный круг, ребенок начинает рисовать.

Внутренний образ человека

Детские каракули не привлекали особого внимания взрослых до тех пор, пока кто-то не догадался их сравнить. Когда выяснилось, что дети всех стран и континентов рисуют одинаково, изумлению не было предела.

Первые рисунки почти всех детей посвящены изображению человека. Песенку помните: «Точка, точка, запятая, минус, рожица кривая, ручки, ножки, огуречик — вот и вышел человечек»? Примерно так все и начинается: два кружочка — глаза, кружочек или горизонтальная палочка — рот (запятая не обязательна), объемлющий кривоватый круг, из которого торчат две горизонтальные палочки — руки и две вертикальные — ноги. Знакомьтесь: знаменитый головоног. Именно так он называется во всех психологических работах, посвященных детским рисункам, и непременно присутствует на первом этапе детского творчества — у кого задержится, у кого лишь промелькнет.

Это человек, повернутый к вам лицом, кроме которого у него есть только руки и ноги. Или наоборот — есть все, но поглощено огромной головой с ножками и ручками; остальное пока неизвестно, а значит не нужно. Но интересно: рук две, ног тоже две, никогда не больше, хотя считать малыш пока не умеет.

Дифференциация смутного образа на части, распределение этих частей — серьезное занятие. Психолог  Н. Евсикова, специалист по детским рисункам, считает, что этапы такой дифференциации повторяют предшествующее развитие, то есть ребенок по памяти описывает свой жизненный путь. Представьте, как изменился мир, как он распахнулся перед младенцем, впервые поднявшим головку. Итак, главное — голова, а в ней главное — глаза.

Ручки и ножки — первые предметы, освоенные младенцем, поначалу именно предметы, наравне с игрушками: он так же их рассматривает, пытается схватить и засунуть в рот. Границы между телом и окружающим миром осваиваются постепенно, и много позже ребенок будет с удивлением следить за дядей в плаще и тетей с зонтом, которые куда-то делись из прихожей, а за стол сел совсем другой дядя в костюме и тетя в бусах. Ну совершенно разные люди — а взрослые удивляются, почему он их не узнает.

Ручки и ножки отделяются раньше, чем туловище, не только потому, что они торчат и позволяют что-то с собой делать, но и потому, что являются инструментами передвижения, тогда как туловище только затрудняет его. Боль в животике не поддается локализации, она пульсирует во всем теле, спастись от нее можно, только использовав голову: орать во всю мочь, чтобы пришли и помогли.

Между прочим, немые дети часто рисуют лицо безо рта.

Все эти стадии проходят в изображении статичной фигуры, повернутой к нам лицом. Руки обрастают кистями с пальцами, к ногам пририсовывают стопы. И обратите внимание: снова ребенок, еще не умеющий считать, редко ошибается в числе пальцев; а спросите, сколько их у него — ответит: много. Постепенно фигурка обретает объем на плоскости: ручки и ножки изображаются не одной, а двумя линиями, причем у левшей часто именно левая рука немного толще.

Фигурка условна, части тела лишь обозначены — но у ребенка свое понимание пределов символизма: до тех пор, пока нет кистей и пальцев, никаких предметов в руках у человечка-огуречка не будет — их же держать чем-то надо.
Кажется, что теперь у нашего человечка есть все, даже пол: условно обозначенный одеждой, а то и первичными половыми признаками. Можно попробовать привести огуречка в движение. Палочка-ножка согнулась посередине… Пошел!

И все-таки кого с таким упоением рисуют дети всех стран и континентов? Себя? Вроде бы именно свою историю они воспроизводят, постепенно обретая способность ее нарисовать — но, судя по многим признакам, человечек-огуречик взрослый, а не ребенок. Родителей? Но американские психологи давно заметили, что черные дети никогда не закрашивают лица и туловища своих человечков, не обозначают цвет кожи. Дети вообще не рисуют с натуры, им все равно, сидит ли рядом изображаемый человек: они рисуют «по памяти», то, что знают.

Ребенок рисует человека вообще, идею человека.

Почему она складывается у него именно в такой нелепый странный образ? Почему у всех детей этот образ примерно один и тот же?

На этот вопрос ни у кого не было ответа до тех пор, пока ученым не помог несчастный случай.

Молодая питерская художница Таня Лебедева попала в автокатастрофу; левое полушарие ее мозга оказалось практически полностью разрушено. Она не могла говорить, никого не узнавала, кусалась. Но постепенно после нейрохирургической операции она стала приходить в себя и на каком-то этапе начала рисовать. Правое, меньше пострадавшее полушарие сохранило ее навыки художника, а фантазия порождала неких архетипических чудовищ: каких-то зверолюдей, чертей и ведьм. Фигурки людей на ее рисунках были странно деформированы: с огромными глазами и ртом, с резко увеличенными кистями рук и стопами ног, с ярко выписанными гениталиями. Они походили на больших лягушек.

Антропологи находили в ее рисунках прямые аналогии с рисунками древнего человека, психологи — с детскими рисунками. Наконец, антропологи встретились с физиологами, и, глядя на Танины фигурки, физиологи вспомнили гомунскула Пэнфилда.

Знаменитый канадский нейрофизиолог составил своего рода карту коры головного мозга, которую он разделил на участки, занятые анализом сигналов, идущих от разных частей тела. Зоны глаз, губ, кистей рук, стоп и половых органов занимали на ней значительно больше площади, чем другие части тела. Взяв за основу свою карту, Пэнфилд набросал фигурку гомунскула — условный образ человека, части тела которого прямо пропорциональны площади зон на карте (важнейших для выживания и коммуникаций).

Это и есть тот первый внутренний образ человека, знакомый и понятный ребенку. Именно его дети пытаются воплотить на бумаге.

Интеллектуальный реализм

Теперь человечку-огуречку предстоит осваивать пространство вокруг себя, знакомиться с предметами и животными, скакать на лошади под палящим солнцем, ехать на танке под дождем и снегом, плыть на корабле под флагом, отправляться на бал с дамой в роскошном платье. Весь окружающий мир появляется на детских рисунках не раньше, чем человечек собран из составных частей.

Но ребенок по-прежнему рисует не то, что видит, а то, что знает — «из головы».

Он, например, знает, что одежда надевается на тело, поэтому рисует сначала тело (один контур), сверху платье (второй контур), сверху пальто (третий контур). В кармане у огуречка деньги, билет на автобус и носовой платок. Все это рисуется, будто карманы прозрачны. Такие изображения психологи называют «рентгеновскими». Многие рисуют так на протяжении всего дошкольного возраста. У всадника на коне две ноги, вторая «просвечивает» через лошадь. Взрослый нарисовал больной девочке птицу в профиль. «А где второй глазик?» — недоуменно спросила девочка. Взрослый объяснил, что такое профиль, но девочка осталась неудовлетворенной. Она перевернула лист и нарисовала второй глазик с другой стороны.

Великий психолог Жан Пиаже писал: «Реальность ребенка создана его собственными умозаключениями, а видение искажено его идеями». Вполне взрослые художники, которые пытались восстановить это детское видение, так и рисовали — посмотрите картины Клея.

«Идея определяет то, что ты видишь».

Со временем наш юный художник движется от чисто интеллектуального реализма к визуальному: рисую не то, что знаю, а то, что вижу. Правда, это уже совсем не так увлекательно. Все большую роль играет даже не натура, а общепринятый стандарт ее изображения: кошка стала больше похожа на кошку, но еще больше — на картинку в книге с изображением кошки.

Одежде человечка-огуречка придается все большее значение. У девочек — пышные платья и корона, у мальчиков — форма моряка, милиционера или пожарного. Очевидно, что одежда важна не сама по себе, а как показатель социального статуса. То есть перед нами уже не человек вообще, а некая конкретная высокопоставленная особа или прирожденный деятель с оружием в руках. Ну, и остальное — как положено: румянец во всю щеку, длинные ресницы, тонкая талия; у военных — широкие плечи, длинные «активные» руки.

Хотя теперь на детских рисунках появляются пейзажи, дома со всеми своими внутренностями, городские улицы, для них по-прежнему характерны три «родовых признака»: контурность, непропорциональность и «прозрачность» изображения. Последнее чаще всего свойственно изображению домов: фасады могут отсутствовать, мы видим одновременно и внешний вид здания (трубу, боковые стены), и внутренний (мебель, люди, которые пьют чай за столом).

Теперь спонтанный рисунок не только ориентирует ребенка в физическом, социальном и культурном пространствах, но и помогает ему справиться с внутренними проблемами. Покусала собака — нарисовал картинку: маленькая собачка и большой мальчик с палкой в руках — обидчик наказан, справедливость восстановлена. Первое пробуждение гормонов — и человечек-огуречик приобретает такие гениталии, что зрители замирают, не зная, что сказать.

Но как реагировать взрослому на спонтанные детские рисунки?

Хотя бы не навреди…

Психолог  Н. Сакулина отмечает, что к четырем-пяти годам юных художников можно разбить на две группы. Первые предпочитают рисовать отдельные предметы (они увлечены самим художественным процессом и действительно проявляют способности изображения), вторые — «рассказчики», для которых важен сюжет, повествование (сопровождают рисование и демонстрацию рисунка пространными объяснениями, переходящими в «проигрывание» сюжета). Г. Гарднер пишет о «коммуникаторах» и «визуализаторах». Для первых процесс рисования всегда включен в игру, действие или общение; вторые сосредоточиваются на самом рисунке, трудятся самозабвенно, не смотря по сторонам. Первые отличаются живым воображением, активной речью: рисунок становится опорой для рассказа, правда, изобразительная сторона у них развивается хуже. Вторые же «активно» воспринимают предметы. Их рисунки чаще всего декоративны.

Зная это, родители могут руководить творчеством своих детей. Одних поощрять в самом рисовании, другим показывать, как изображение связано с игрой, сказкой. Для этого не обязательно быть художником. Не умеешь рисовать — играй с ребенком «на равных».

А знаете, почему дети чаще всего бросают рисовать лет в 12-15? В этом возрасте у них просыпается острая необходимость соответствовать общепринятым образцам, стандартам. Подросток видит, что его рисунок отличается от произведений художников и фотографий в журнале, и он уверен — далеко не в лучшую сторону.

На самом деле, часто это неправда. Примерно между 10-13 годами человек уже настолько хорошо владеет своим телом и «набивает руку», что его рисунки понятны окружающим, сохраняя наивную яркость видения. Именно в этом возрасте он создает самые интересные работы, выставки которых неизменно привлекают восторженных зрителей. Но подросток об этом не подозревает, он в себе-то, как правило, не уверен. Поэтому достаточно одного косого взгляда или небрежно брошенного: «Ну и мазня!» — и он никогда больше не возьмет в руки карандаш.

Ирина Прусс

Пройдусь я по морозному, сверну на ледниковую…

в Екатеринбурге

Говорю таксисту: «В Филармонию!» — «Это где?» Товарищ явно очень неместный, вхожу в положение: «На Либкнехта». Нулевая реакция. «Да это же в самом центре, в конце-то концов! Как же ты не знаешь Карла Либкнехта?!» — «Так бы сразу и сказал — Карлалипнехта! А то придумал тоже — Липнехта… Шутник!»

На указателях, визитных карточках, баннерах, биллбордах то и дело читаю занятные адреса: Н. Онуфриева, Н. Васильева, М. Жукова… Перевожу для неместных: Начдива Онуфриева, Начдива Васильева, Маршала Жукова. Ну, что Сакко и Ванцетти по всей стране давно превратились в С. Ванцетти, вы и без меня знаете.

Кто такие эти загадочные Н. Онуфриев и Н. Васильев, никто и знать не хочет. Была еще улица Рабочего Крауля (видимо, чтобы не приняли его за какого-нибудь Помещика Крауля или Капиталиста Крауля). Она еще при советской власти стала улицей просто Крауля. Расспрашивайте, пытайте с пристрастием жителей этой улицы — никто не скажет, кем же был этот загадочный Крауль.

Так, может, вернуть наконец, как это сделали в Москве и в Питере, улицам Екатеринбурга их исторические имена — ведь никто, кроме кучки оголтелых большевиков, возражать не станет? Пусть Луначарского станет вновь Васнецовской, 8 Марта — Уктусской, проспект Ленина — Главным, а площадь 1905 года — Кафедральной? В середине 90-х казалось, что вот-вот это случится. Энтузиасты-краеведы по трафаретам аккуратно нанесли на дома прежние названия, чтобы народ постепенно привыкал к светлому прошлому. Не случилось — по-прежнему все большевики на месте, и, с учетом убыстряющейся советизации страны, вряд ли им что-то грозит.

2008-й, правда, всколыхнул народ — имя Бориса Ельцина присвоили политехническому институту, который он окончил (теперь это УГТУ — Уральский Государственный Технический Университет), и улице. Услышав взвизги одной девицы («Они с ума сошли?! Политех сделают имени Ельцина! Он ведь всего лишь там учился!»), я не выдержал: «А имени Кирова — это было лучше?» И услышал совсем уж неожиданное: «Киров был нарком промышленности, он основал институт, он тут работал!» И это вопила барышня с высшим образованием, екатеринбурженка. Пришлось ей рассказать, что Киров наркомом не был (с Орджоникидзе она его перепутала, что ли?), на Урал вообще не приезжал и к УГТУ не имеет ни малейшего отношения, а после гибели Сергея Мироновича по всей стране его имя лепили направо и налево. Почему бы, наконец, не Ельцин? Враждебное советское молчание.

А когда улицу переименовывали, за несколько часов до торжественного открытия выяснилось, что на табличке написано: «улица Ельцына». Начальство пришло в бешенство, табличку стремительно сделали новую, но пресса узнала и изумлялась: как же эти табличкоизготовители не знали написание фамилии земляка, первого президента России? Господи, да они ли одни…
Свежайшее: городская Дума утвердила новые названия на карте Екатеринбурга. У нас появились улицы Вековая и Ледниковая, переулки Туманный, Закатный, Корневой, Морозный. Никакой политики. Железно не придется переименовывать!

Андрей Кулик