Образы мыслей русских писателей

Задуманная издательством «Бослен» серия альбомов «Писатели рисуют» насквозь пропитана первооткрывательским потом. Иной раз листаешь страницы, и за их шелестом чудится эхо восторженного возгласа «Эврика!», наверняка раздавшегося в стенах редакции. Не только представить читателям неизвестный талант известных писателей, но и посмотреть на классическую литературу с другого ракурса — такими были задачи составителей. Впрочем, это не альбомы по искусству, и размещенные в них иллюстрации не самостоятельны без сопровождающего текста, в котором, собственно, вся соль.

Работы трех литературоведов наряду с рисунками отечественных писателей наполняют книгу «Когда изображение служит слову». Здесь Екатерина Дмитриева рассказывает о барочном стиле Гоголя, Юрий Пищулин комментирует «Игру в портреты» Тургенева, Борис Тихомиров исследует эскизы на полях рукописей Достоевского, и когда залпом читаешь их статьи одну за другой, становится ясно, почему в авангарде книжного рынка закрепляется нон-фишкн. Такой страсти в описании объекта исследования, такого полета фантазии и перехода от сомнения сначала к робкому предположению, а затем к раскрытию всех карт на глазах у читателей в современных романах еще надо поискать.

Небольшая коллекция набросков Гоголя, среди которых — тщательно перерисованные изображения архитектурных деталей, предметов военного быта и музыкальных орудий древних греков, ряд непривлекательных портретов и подборка эскизов зданий, нисколько не делает ему чести как художнику. Многочисленные пейзажи, которые Гоголь писал вместе с Жуковским в Риме и которые могли бы по-другому представить его талант, утрачены, а тому, что дошло до нас, сложно дать искусствоведческую характеристику.

Однако статья Дмитриевой содержит новаторское прочтение этих на первый взгляд неуклюжих образов. Через детализированные описания и риторические вопросы («Что же представляют собой все эти архитектурные рисунки пером?..») исследовательница приходит к выводу о влиянии эстетики барокко на литературный и художественный вкус Гоголя. Как в романах, так и в графике писателю интересны разные проявления одного и того же предмета:

Гоголь словно одержим вариацией множества: он рисует две фигуры, мужскую и женскую, два моста, а также многочисленные фасады зданий: дома с колоннами в классическом стиле, двух готических зданий, двух ренессансных зданий, фасада дома и ротонды беседки, за которыми следует еще одна разновидность — на этот раз словесного — каталога: наклеенный на тетрадный лист список: «Воспитанницы и пансионерки, назначенные к выпуску 1832 года».

Кроме того, и малосимпатичные изображения человеческих фигур имеют свое значение: дело не в том, что Гоголь не умел передать пропорции человеческого тела. Женщина-шляпка, женщина-нога, женщина с непомерно большими грудями и буклями на прическе оказываются метонимией, а бородатые женщины — примером карикатуры. Эти приемы действительно свойственны автору «Мертвых душ», но сомнение в неслучайности и эстетической важности рисунков остается вопреки всему.

Совершенно другое впечатление производит художественное наследие Тургенева. Остроумный, тонкий в замечаниях, наблюдательный, Иван Сергеевич был мастером «Игры в портреты». Рассматривать сделанные им профили и пытаться угадать, какой социотип автор отразил в своем персонаже, интересно и спустя 150 лет: в каких-то из них проглядывает Базаров или старик Лемм из «Дворянского гнезда», другие просто помогали писателю сформировать характеры героев. Впечатляет даже то, как с помощью рисунка Тургеневу удавалось передать шутку. Его шаржевые автопортреты, изображение Фета в виде гончей, которая настигает зайца, милые сценки в письмах к дочерям Полины Виардо вызывают улыбку и абсолютное расположение к классику — не тому угрюмому каменному исполину у Михайловского манежа, а веселому человеку Ивану Тургеневу.

А вот статья Бориса Тихомирова о творчестве Достоевского — громкий финальный аккорд альбома — помимо исследовательских достоинств имеет выразительный слог и экспрессивный окрас. Здесь вы найдете негодование в полемике с коллегой, торжество от сделанного открытия, почти детективное расследование хода мыслей своего героя. И все это лишь сопровождение к поистине устрашающим рисункам Достоевского. Тут и там на листах записных книжек возникают смурные, уродливые, сосредоточенные лики — со сжатыми губами, или хищными улыбками, или приоткрытым в полукрике ртом. Это образы кошмаров, словно заимствованные Михаилом Шемякиным для одной из его недавних графических серий «Тротуары Парижа».

По точному замечанию исследователя, эскизы голов в черновиках Достоевского настроением самоуглубленности, тяжелой задумчивости напоминают известный портрет писателя кисти Перова. Такое родство автора с персонажами уже о многом говорит относительно генезиса рисунков. Прямой связи иллюстраций и записей проследить невозможно, что подчеркивают и сами ученые, впрочем, в пылу анализа забывающие об осторожности. Так, Тихомиров опознает в ряде, казалось бы, обезличенных абрисов Дон Кихота, короля Луи-Филиппа, Виссариона Белинского — не только по внешним данным, но и находящимся рядом каллиграфиям, росчеркам, словам. Как ученый старается распутать клубок образов, которые могли возникнуть в сознании Достоевского, не поддается пересказу — это необходимо прочесть!

Пожалуй, только страсть, с которой литературоведы трактуют изобразительное искусство русских писателей, не позволяет прервать их стройные рассказы простым замечанием о том, что произвольного в этом мире гораздо больше, чем всем нам хотелось бы. Моторика, ходьба, вращение запястьями, перебирание пальцами, расписывание ручки помогает процессу мышления. В тетрадях большинства студентов можно найти и портреты их преподавателей, и натюрморты из листиков и цветов, и изображения животных.

Однако задачей этого альбома, вполне вероятно — подсознательной, была очередная в истории литературоведения попытка разобрать механизм творческого процесса: от задумки произведения к его воплощению. Ответной реакцией писателей можно считать карандашный рисунок Гоголя из Записной книги 1834–1838 годов — лаконичный кукиш.