Мо Янь. Перемены

Вообще-то, я должен был описывать то, что
происходило после 1979 года, но мои мысли
постоянно прорывались через этот рубеж,
перенося меня в солнечный осенний день
1969-го, когда цвели золотистые хризантемы, а дикие гуси летели на юг.

В этот момент я уже неотделим от собственных воспоминаний. В моей памяти —
тогдашний «я», одинокий, выгнанный из
школы мальчик, которого привлекли громкие крики и который боязливо пробрался
через неохраняемый главный вход, преодолел
длинный темный коридор и прошел в самое
сердце школы — во двор, окруженный со всех
сторон зданиями. Слева во дворе высился
дубовый шест, на его верхушке проволокой
закрепили поперечную балку, с которой
свисал железный колокол, пятнистый от
ржавчины. Справа стоял простой стол для
настольного тенниса из бетона и кирпичей, вокруг которого собралась целая толпа
поглазеть на матч между двумя игроками,
отсюда и крики. Это самый разгар осенних
каникул, так что большая часть собравшихся вокруг стола — преподаватели, помимо
них присутствовали еще несколько симпатичных школьниц — гордость школы,
члены школьной команды по настольному теннису. Они собирались участвовать
в уездных соревнованиях в честь годовщины
образования КНР, а потому не отдыхали на
каникулах, а тренировались в школе. Все
они были дочерьми кадровых работников
местного колхоза, и с первого взгляда было
видно, как разительно они отличаются от
нас, деревенской бедноты, поскольку они
нормально питались и росли, у них была
белая кожа, они ни в чем не нуждались
и одевались в яркие платья. Мы смотрели
на них снизу вверх, но эти девочки нас не
замечали, глядя прямо перед собой. Одним
из игроков оказался учитель Лю Тяньгуан,
который раньше преподавал у меня математику: низенький человек с удивительно
большим ртом. Поговаривали, что он может
засунуть себе в рот кулак, но при нас он ни
разу подобное не проделывал. В моей памяти часто всплывает картинка — учитель
Лю зевает, стоя на кафедре, его разинутая
пасть выглядит внушительно. Лю прозвали
«бегемотом», но среди нас никто не видал
бегемотов, зато по-китайски «жаба» и «бегемот» звучат очень похоже, и у жабы тоже
огромный рот, так что «бегемот Лю» естественным образом превратилось в прозвище
«жаба Лю». Это не я придумал, хотя после
проверок и расспросов почему-то решили,
что я. Жаба Лю был сыном героя, павшего
в революционной борьбе, да и сам занимал
пост заместителя председателя школьного
революционного комитета, а потому давать
ему обидные прозвища, разумеется, ужасное
преступление, за которое меня неизбежно исключили из школы и выставили за
дверь.

Я с детства ни на что не гожусь, вечно
мне не везет, я мастер испортить все хорошие начинания. Зачастую, когда я пытался подлизаться к кому-то из учителей, они
ошибочно полагали, что я хочу навлечь на
них неприятности. Мать неоднократно со
вздохом говорила: «Сынок, ты как та сова,
что пытается принести добрые вести, да
репутация уже испорчена!» И правда, обо
мне никто не мог подумать ничего хорошего,
но если речь шла о дурных поступках, то
их непременно приписывали именно мне.
Многие считали, что я малолетний бандит, идеология у меня хромает, и вообще,
я ненавижу школу и учителей. Но это неправда на сто процентов. На самом деле я
искренне любил школу, а к большеротому
учителю Лю и вовсе питал особые чувства,
а все потому, что был таким же большеротым, как и он. Я написал повесть, которая
называется «Большой рот», так вот главный
герой списан с меня самого. На самом деле
мы с большеротым учителем Лю — товарищи
по несчастью. Нам бы стоило сочувствовать
друг другу, иначе говоря, поддерживать себе
подобного. Если бы я и стал придумывать
кому-то прозвища, так уж точно не ему.
Это ясно как день, но не для учителя Лю.
Он схватил меня за волосы и, притащив
в свой кабинет, пнул так, что я упал на пол,
и сказал:

— Знаешь, как это называется? Ворона
смеется над черной свиньей! Напруди-ка
лужу мочи да посмотри на отражение своего
«миленького» ротика!

Я пытался объяснить учителю Лю, но
он меня не слушал. Вот так хорошего паренька, Большеротого Мо, который всегда
относился к Большеротому Лю с симпатией,
исключили из школы. Мое ничтожество
проявилось вот в чем: несмотря на то что
учитель Лю объявил о моем исключении
перед всеми преподавателями и учениками, я по-прежнему любил школу и каждый
день, неся за спиной прохудившийся ранец,
искал возможность проникнуть тайком на
ее территорию…

Сначала учитель Лю лично требовал,
чтобы я убрался, но я не уходил, и тогда
он выволакивал меня за ухо или за волосы,
но не успевал даже вернуться к себе в кабинет, как я уже тайком пробирался внутрь.
Потом он стал отправлять нескольких высоких крепких ребят прогнать меня, но я
все равно не уходил, и тогда они хватали
меня за руки и за ноги, выносили за ворота
и выкидывали на улицу. Но еще раньше, чем
они возвращались в класс и усаживались
за парты, я опять оказывался на школьном
дворе. Я забивался в угол, изо всех сил съеживался, чтобы не привлекать к себе внимания
окружающих, но вызвать у них сочувствие,
и торчал во дворе, слушая, как школьники
весело болтают и хохочут, глядя, как они
бегают вприпрыжку. Но больше всего мне
нравилось наблюдать за игрой в настольный
теннис, причем увлекался я настолько, что на
глаза часто наворачивались слезы, и я кусал
кулак… А потом всем уже просто надоело
меня прогонять.

В тот осенний день сорок лет назад я
тоже жался к стене, глядя, как Жаба Лю,
размахивая самодельной ракеткой, размером
больше обычной, а по форме напоминающей
саперную лопатку, сражается с моей быв-
шей одноклассницей и соседкой по парте
Лу Вэньли. На самом деле Лу Вэньли тоже
большеротая, но ей большой рот идет и не
кажется таким огромным, как у нас с учителем Лю. Даже тогда, во времена, когда
крупный рот не являлся признаком красоты,
она считалась почти что самой красивой
девочкой в школе. Тем более ее отец работал
в совхозе водителем, ездил на советском
«ГАЗ-51», скоростном и внушительном. В те
годы профессия водителя считалась очень
почетной. Как-то раз классный руководитель задал нам написать сочинение на тему
«Моя мечта», так половина мальчишек из
класса написали, что хотят стать водителями. А Хэ Чжиу, самый рослый и крепкий
парень в нашем классе, с прыщами по всему
лицу и усиками над верхней губой, который
вполне сошел бы за двадцатипятилетнего,
написал просто: «У меня нет никаких других
желаний. Мечтаю лишь об одном. Хочу быть
папой Лу Вэньли».
Учитель Чжан любил на уроке зачитывать лучшие и худшие, на его взгляд,
сочинения. Он не называл имен авторов,
а просил нас угадать. В те времена в селе
поднимали на смех всех, кто говорил на
путунхуа, даже школа не была исключением.

Учитель Чжан — единственный в школе
преподаватель, кто осмелился вести занятия
на путунхуа. Он окончил педагогическое
училище и едва перешагнул двадцатилетний рубеж. У него было худое вытянутое
бледное лицо и волосы на косой пробор,
а носил он застиранную синюю габардиновую гимнастерку, на воротнике которой
красовались две скрепки, а на рукавах —
темно-синие нарукавники. Наверняка он
носил и какие-то другие цвета и фасоны,
не мог же он ходить круглый год в одной
и той же одежде, но в моей памяти его образ
неразрывно связан с этим нарядом. Я всегда
сначала вспоминаю нарукавники и скрепки на воротнике, затем саму гимнастерку
и только потом его черты, голос и выражение
лица. Если нарушить порядок, то наружность учителя Чжана мне не вспомнить ни
за что на свете. Тогдашнего учителя Чжана,
говоря на языке 80-х, можно было назвать
«симпатягой», на сленге 90-х — «улетным»,
а сейчас про таких ведь говорят просто «красавчик»?

Возможно, нынче есть и более модные
и популярные словечки, какими можно описать привлекательного молодого человека,
я проконсультируюсь с соседской дочкой
и тогда узнаю. Хэ Чжиу на вид казался куда
старше преподавателя Чжана, ну, в отцы не
годился — слишком громко сказано, но если
назвать его дядей учителя Чжана, никто бы не
усомнился. Помню, как преподаватель Чжан
зачитывал сочинение Хэ Чжиу язвительным
тоном, с нарочитым пафосом: «У меня нет
никаких других желаний. Мечтаю лишь об
одном. Хочу быть папой Лу Вэньли».

На мгновение воцарилась тишина, а потом класс разразился дружным хохотом.
В сочинении Хэ Чжиу всего три предложения. Учитель Чжан, взяв тетрадку за угол,
трясет ею, словно хочет вытряхнуть изнутри
шпаргалки…

— Гениально, просто гениально! — приговаривает учитель Чжан. — Догадайтесь,
чье это талантливое сочинение?

Никто не знал, мы вертели головами
и оборачивались во все стороны, выискивая
глазами, кто же этот «гениальный» автор.
Вскоре все взгляды были устремлены на
Хэ Чжиу, он был самым рослым и самым
сильным и любил обижать соседей по парте,
потому учитель Чжан посадил его за последнюю парту в одиночестве. Под взглядами од-
ноклассников он вроде бы покраснел, но едва
заметно. Лицо приобрело чуть смущенное
выражение, но опять же не то чтобы сильно. Он даже слегка возгордился, поскольку
на лице появилась глуповатая, противная
и хитрая улыбочка. У него довольно короткая верхняя губа, а потому при улыбке
обнажается верхняя челюсть — фиолетовая
десна, желтые зубы и щель между передними
зубами. У Хэ Чжиу есть особый талант —
пускать через эту щель пузыри, которые
потом летают перед его лицом, притягивая
всеобщее внимание. Вот и сейчас он начал
пускать пузыри. Учитель Чжан метнул в него
тетрадку, как летающий диск, но по дороге
тетрадка упала перед Ду Баохуа, а она вообще-то хорошо учится… Она взяла тетрадку
двумя пальцами и с отвращением швырнула
за спину. Учитель Чжан спросил:

— Хэ Чжиу, расскажи-ка нам, почему ты
хочешь быть папой Лу Вэньли?

Но Хэ Чжиу продолжал пускать пузыри.

— Ну-ка, встань! — громко крикнул учитель Чжан.

Хэ Чжиу поднялся, при этом он выглядел
надменным и безразличным одновременно.

— Говори, почему ты хочешь быть папой
Лу Вэньли?

Класс снова разразился громким хохотом,
а под этот хохот Лу Вэньли, сидевшая рядом со мной, вдруг уткнулась лицом в парту
и горько разрыдалась.

До сих пор не понимаю, почему она заплакала.

Хэ Чжиу так и не ответил на вопрос
учителя Чжана, а лицо его приобрело еще
более надменное выражение. Из-за слез Лу
Вэньли ситуация, изначально пустяковая,
усложнилась, а поведение Хэ Чжиу бросало
вызов непререкаемому авторитету учителя
Чжана. Догадываюсь, что если бы учитель
Чжан предполагал, что дойдет до такого,
то не стал бы зачитывать сочинение перед
всем классом, но пути назад не было, так
что пришлось ему, стиснув зубы, процедить:

— Катись отсюда!

И тут наш «гениальный» одноклассник
Хэ Чжиу, который вымахал выше учителя
Чжана, прижал к груди ранец, лег на пол,
свернулся калачиком и покатился по проходу
между рядами парт по направлению к двери. Смех застрял у нас в горле, поскольку
ситуация приобретала серьезный оборот
и обстановка в классе не располагала к смеху,
серьезность ситуации придавали мертвенно-
бледное лицо учителя Чжана и судорожные
рыдания Лу Вэньли.

У Хэ Чжиу выходило не совсем гладко,
поскольку, пока он катился, не мог правильно определить направление и то и дело натыкался на ножки столов и скамеек, а стоило
удариться, как приходилось корректировать
направление. Пол в классе был сложен из
высокопрочного кирпича, но из-за грязи,
которую мы приносили на подошвах, кирпич размокал, и пол стал бугристым. Могу
себе представить, как неудобно было ему
катиться. Но еще неудобнее чувствовал себя
преподаватель Чжан. Неудобства, которые
испытывал Хэ Чжиу, были чисто физическими, а учитель Чжан испытывал психологический дискомфорт. Истязать себя физически,
чтобы кого-то наказать, — это не героизм,
а хулиганство. Но тот, кто способен на такой
поступок, не просто мелкий хулиган. Во
всяком серьезном хулиганстве есть что-то
от героизма, как и в подвиге — что-то от
хулиганства. Так был ли Хэ Чжиу Хулиганом
или Героем? Ладно, ладно, ладно, я и сам не
знаю, но в любом случае он главный герой
этой книги, а что он за человек — судить
читателям.

Так Хэ Чжиу выкатился из класса. Он
поднялся, весь в грязи, и пошел прочь, не
оглядываясь. Учитель Чжан закричал:

— Ну-ка, стой!

Но Хэ Чжиу ушел, не обернувшись. Во
дворе ярко светило солнце, на тополе, росшем перед окном класса, галдели две сороки. Мне показалось, что от тела Хэ Чжиу
исходит золотистое сияние, не знаю, что
думали другие, но в тот момент Хэ Чжиу уже
стал героем в моих глазах. Он шел вперед
широкими шагами, честь обязывала идти
до конца, не оглядываясь. Потом из его
рук полетели разномастные клочки бумаги, которые кружились в воздухе и падали
на землю. Не скажу за одноклассников, но
мое сердце в тот миг бешено заколотилось.
Он разорвал учебник в клочья! И тетрадку
разорвал! Он окончательно и бесповоротно
порвал со школой, оставив ее далеко позади
и растоптав учителей. Хэ Чжиу, словно птица, вырвавшаяся из клетки, обрел свободу.
Бесконечные школьные правила его больше
не касаются, а нам и дальше терпеть постоянный контроль учителей. Сложность заключается в том, что, когда Хэ Чжиу выкатился
из класса, порвал учебник и распрощался
со школой, я в глубине души восхищался
им и мечтал, что в один прекрасный день
совершу такой же героический поступок. Но
когда вскоре после случившегося Большеротый Лю исключил меня из школы, сердце
мое переполнила печаль, я так горячо любил
школу, был связан с ней тысячами нитей
и не находил себе места. Кто тут герой, а кто
тряпка? По этой мелочи сразу понятно.
Государственный праздник, отмечается 1 октября.